Печатников леонид михайлович где работает. Леонид Печатников
Бывшая глава аппарата мэра Сергея Собянина Анастасия Ракова теперь будет курировать социальное направление в обновленном московском правительстве. Ранее этот пост занимал Леонид Печатников – в нынешнем составе правительства его фамилия не значится.
Об этом Собянин, инаугурация которого состоялась накануне, 18 сентября, сообщил в своем блоге. Указ о кадровых перестановках также появился на сайте мэрии. «Человек он [Печатников] практический, замечательный доктор, и чиновничья работа ему была не совсем по душе, о чем он не раз мне говорил. Я очень благодарен ему, что он согласился, правда, с большим трудом и неохотой, но все же согласился поработать какое-то время в правительстве Москвы. За эти годы он сделал для здравоохранения города очень много. Прошли самые сложные и порой очень болезненные, но необходимые изменения. В результате отрасль стала экономически более устойчивой и лучше мотивированной на клиентов», – написал столичный мэр, уточнив, что отставка Печатникова связана и с его переходом на другую работу. При этом Собянин надеется, что Печатников останется «хотя бы» его советником.
Анастасия Ракова возглавляла аппарат мэра Москвы с 2010 года. До этого она работала в Тюменской области вместе с Сергеем Собяниным, а также занимала посты заместителя секретариата главы Администрации Президента России и заместителя министра регионального развития.
Леонид Печатников – выпускник Первого медицинского института им. И.М. Сеченова, вуз он закончил в 1979 году. Затем в 1981 году завершил обучение в ординатуре по специальности «внутренние болезни». До 1994 года работал главным терапевтом Центральной республиканской клинической больницы Минздрава РСФСР, а с 1994 года по 2001 год занимал пост главного терапевта лечебно-диагностического объединения Минздрава Российской Федерации, откуда перешел в КГБ №67 Москвы в качестве главного терапевта. В 2004-м стал президентом Европейского медицинского центра (EMC).
В 2010 году Печатников возглавил Департамент здравоохранения Москвы, а через два года перешел в соцблок правительства Москвы. На этом посту он неоднократно оказывался втянут в различные скандалы – от закупок медоборудования и препаратов до вопросов к образованию самого вице-мэра. С именем Печатникова связывают оптимизацию системы здравоохранения Москвы, которая началась в 2014 году и была сопряжена с масштабными сокращениями столичных врачей и объединением медучреждений. Сам Печатников говорил, что оптимизация «завершилась хорошими показателями», а тогдашнему главе Комитета Госдумы по охране здоровья Сергею Калашникову, назвавшему реформу «геноцидом», так: «Комментировать высказывания Калашникова бессмысленно. Ответ депутату я нашел у Фаины Георгиевны Раневской: «Ляпнул, как в лужу п****л».
В конце 2016 – начале 2017 года Леонид Печатников принял деятельное участие в громком конфликте между на тот момент главным врачом Московской городской онкологической больницы №62 (МГОБ №62) Анатолием Махсоном и ДЗМ. Ведомство выпустило приказ №963 от 1 декабря 2016 года, меняющий статус МГОБ №62 с автономного на бюджетное учреждение. Затем приказом от 5 декабря Анатолий Махсон был уволен с должности главного врача МГОБ №62.
Махсон заявления в ФСБ и Следственный комитет с просьбой проверить закупки Департамента здравоохранения Москвы и привлечь чиновников к уголовной ответственности в случае, если нарушения будут выявлены. В заявлении приводились примеры закупок департаментом пяти онкопрепаратов и двух единиц медоборудования, цены на которые были завышены на 217,8 млн рублей. Леонид Печатников опровергал доводы Махсона, пытался уличить больницу в незаконном предпринимательстве и, в конце концов, объявил, что проверки закупочной деятельности ДЗМ нарушений не выявили.
В 2017 году представители сообщества «Диссернет» Vademecum, что в доступных источниках им не удалось обнаружить докторской диссертации вице-мэра. Не удалось ее найти также представителям Центральной научной медицинской библиотеки при Первом меде и Всероссийской аттестационной комиссии (ВАК). Департамент аттестации научных и научно-педагогических работников Минобрнауки ответил на запрос Vademecum, что «сведений о присуждении Печатникову Леониду Михайловичу ученой степени доктора медицинских наук... в регистрационно-учетной базе данных департамента не имеется». В ответ Леонид Печатников говорил, что защитил докторскую диссертацию во Франции, однако обнаружить его докторскую диссертацию и в базах Библиографического агентства по высшему образованию Франции, в архивах которого содержатся сведения обо всех прошедших защиту в республике научных работах.
Авторитетный Telegram-канал «Незыгарь», который, как подозревают, связан с президентской администрацией, сообщил о том, что Леонид Печатников, в недавнем прошлом вице-премьер правительства Москвы, курировавший социальный блок, попал под следствие. По сведениям канала, ему инкриминируют хищения на сумму в 3,5 млрд рублей. К тому же и мэр столицы Сергей Собянин уже в курсе возникшей коллизии.
Собственно, если информация правдива, Печатников стал вторым вице-мэром столицы, рискующим присоединиться к Улюкаеву, Белых и прочим «сиятельным узникам». Но если лужковский зам Рябинин работал в правительстве недолго и на взятке попался скоротечно, не успев стать полностью своим для столичной элиты, то Леонид Печатников - это совсем другая по масштабам фигура.
В ещё первое правительство Сергея Собянина он пришёл на должность главы департамента здравоохранения с поста директора Европейского медицинского центра. А потому слыл специалистом по передовой, в понятиях нынешнего времени, медицине, то есть переходящей на самоокупаемость за счёт пациента. Собственно, именно с именем Печатникова и связана весьма противоречивая реформа по оптимизации столичного здравоохранения, построенная на сокращении количества врачей и слиянии (укрупнении) медицинских учреждений. Реформа эта встретила резкое осуждение как пациентов, так и самих врачей. Видный депутат Госдумы, в прошлом социальный министр Калашников сравнил её с геноцидом.
Евгений Самарин/РИА Новости
Между тем деятельность «оптимизатора» была отмечена возведением в ранг вице-премьера по социальным вопросам. И надо сказать, очень долго Леонид Михайлович был, как любят выражаться, абсолютно тефлоновым, то бишь возникавшие вокруг его имени волны скандалов не причиняли его карьере никакого вреда.
Началось с того, что выбранный им преемник на посту министра здравоохранения Москвы в срочном порядке эмигрировал в Швейцарию, прочувствовав, что запахло жареным. В далёкой стране у него был припасён солидный запасной аэродром. Но Печатников вёл себя так, как будто ничего не случилось. Однако и следующий министр Хрипун ничем себя не проявил. Врачи стали даже с тоской вспоминать времена лужковского министра, известного хирурга Сельцовского.
Как-то некстати выяснилось, что представляясь повсюду доктором медицинских наук, Печатников не может документально подтвердить свои высокие научные достижения. В конце концов, загнанный в угол доктор наук заявил, что, мол, защитил диссертацию во Франции, но и там не обнаружилось формального подтверждения.
Между тем множились сигналы о том, что в сфере столичной медицины далеко не всё в порядке. Кульминацией стала публичная разборка вице-мэра с известным онкологом Анатолием Махсоном, который обвинил руководство столичного здравоохранения в завышении стоимости закупок препаратов. Называлась даже цифра переплат чуть не в 200 млн рублей. Печатников в ответ пытался обвинить своего оппонента в хозяйственных злоупотреблениях. В общем, шум был большой. Но в центре разборки медицинских мужей была всё та же «оптимизация», которая в сфере онкологии представлялась особенно вопиющей.
Известен был Печатников и своей неожиданной поддержкой либерала Леонида Гозмана, сравнившего НКВД и гестапо. И когда журналистка «КП» напомнила, что из кожи предков Гозмана нацисты абажуры делали, Печатников заявил, что с «Комсомолкой» дела больше иметь не будет. Впрочем, быстро одумался.
Надо сказать, что отправляя Печатникова после своих очередных выборов в отставку, мэр Собянин произнёс прочувствованную речь о заслугах Леонида Михайловича и его непреодолимом желании вернуться к практической медицине. Все приличия были соблюдены. Хотя все понимали, что появляющиеся сведения о странных поставщиках крупнейших столичных больниц с регистрацией на Кипре и в иных офшорах не остались без некоторых последствий. Ведь среди их официальных учредителей попадались, например, выходцы из того же Европейского медицинского центра, который долго возглавлял Печатников.
Теперь, если верить «Незыгарю», могли раскрутить всю цепочку, по которой шли в офшоры казённые миллиарды. Ждём подробностей.
Алексей Викторович Свет – врач-кардиолог высшей категории, эксперт в области вторичной профилактики и кардиореабилитации, организации здравоохранения, член Российского и Европейского кардиологического обществ, Европейского общества вторичной профилактики и кардиореабилитации, Американской коллегии кардиологов, доцент кафедры профилактической и неотложной кардиологии Первого МГМУ им. Сеченова
Иногда ты меняешь судьбу одним движением ручки
– Вы рассказывали, как однажды в свой день рождения спасали своего полного тезку, у которого тоже был юбилей.
– Ну да, я был на дежурстве, и к нам в реанимацию поступил брюнет Алексей Викторович, моего года рождения, с циркулярным инфарктом ужасным.
– Тогда вы еще сказали, что в какой-то мере спасали себя…
– Ну, это я так уж… Мне тогда было 30 лет, сейчас мне 49, я менее романтичен. Но мы все время спасаем себя, когда делаем добрые дела. А кого мы спасем еще? Только себя. Кто-то немножко забывает, что на самом деле – будучи агностиком, неверующим, да кем угодно – на самом деле он спасает себя. Когда он на разрыв пашет в операционной или еще что-то делает. Ему перед собой не будет плохо.
1996 год. ММА им. Сеченова. Фото: Фейсбук
– А после какого случая вы обрадовались, что вы врач?
– Когда в самолете кричали “Врача-врача!” (улыбается ). У меня был случай – возвращался откуда-то, и вдруг стюардесса начала спрашивать: “Есть ли доктор?” И я уже собирался встать, как вдруг мимо меня пробежали человек пятнадцать здоровых мужиков. Это были анестезиологи, которые летели с конгресса, и поэтому за реанимированного схватились.
Когда я обрадовался, что я врач? Я все время радуюсь, что я врач. Вы хотите меня спросить, когда я кого-то спас и сказал, что он будет жить? Но это совершенно неинтересно. Потому что сегодня ты кого-то спас, а завтра ты кого-то не спас.
Я помню, был такой дедушка, который заставил меня выпить стакан водки на конференции… Приехал в Москву, и его разбил инфаркт. Его привезли на Пироговку, и мы с ним возились ночью и днем. Потом он пошел на поправку.
И вот идет утренняя конференция, и вдруг открывается дверь, и выходит этот дед, держит на подносе стакан и огурец рыжего цвета. Он ни на кого не обращает внимания, подходит ко мне, кланяется и говорит: “Выпей, доктор, за мое здоровье!”
– И что вы в тот момент чувствовали?
– Ничего! Понимаете, описать это невозможно. Вы знаете, почему горнолыжники на самом деле так любят свои горные лыжи? Потому что когда ты несешься с криком “А-а-а-а!” с горы, то получаешь такое количество кислорода в башку, что входишь в какое-то состояние эйфории.
И вот, наверное, когда у тебя это получается, причем это может быть что угодно – ты мог правильно назначить препарат, и пациент с одной развилки пошел на другую, ты можешь успеть что-то увидеть и иногда меняешь судьбу одним движением ручки. И для этого ты просто должен очень много знать.
Есть люди, которые меня не любят, но они – профессионалы
– Вам легко дался переход от практической работы к управленческой?
– Я все-таки квазипрактикующий доктор, практику не оставил, занимаюсь ей худо-бедно каждый день. Чтобы врачи не раздражались на какие-то мои реплики во время обхода, я должен говорить на языке предмета. Терапевту в этом плане проще, гораздо сложнее для врачей инструментальных специальностей.
Хожу в обходы каждый день, чтобы и самому быть в форме, поэтому очень легко далось. И в этом никакого подвига нет. Коллеги начинают в семь утра – так работает весь мир.
– А как проходит ваш стандартный рабочий день?
– К семи приезжаю в больницу, перевожу отставшие за ночь часы – они очень старые, успеваю сварить себе чашку кофе, а дальше иду 1 км 200 м до реанимации входа. Если приезжаю к 7:10, значит, я уже попил кофе дома.
В 7:30 смотрю реанимацию входа – это реанимация, куда привозят самых тяжелых больных, например, с травмами после ДТП, и принимаю в этом участие скорее как терапевт, а не главврач. И очень многие мои коллеги – Денис Проценко, Сережа Петриков – с утра работают как врачи обязательно.
Я не учу хирургов оперировать, а акушеров принимать роды. Но мы понимаем, о чем мы говорим – мы говорим о пациенте. Которого нужно оперировать, выхаживать, лечить.
У нас несколько раз в неделю конференции с главврачом, какие-то вопросы решаем в рабочем порядке, через вотсап. У меня есть ряд задач, которые надо выполнять в день: контролировать ряд вещей и заниматься стратегическими.
– А как вас здесь приняли в качестве главврача?
– Помню, когда я только сюда пришел, одна врач сказала: “Алексей Викторович, как хорошо, что вы здесь!” Спрашиваю: “Какой я у вас?” – “Седьмой”.
Я часть интерьера в какой-то степени. Главврачи часто же меняются. Надо воспринимать не тебя, а что ты делаешь.
Я думаю, что меня воспринимают неплохо, не хуже, чем всех остальных.
– Вам пришлось увольнять людей?
– Было и такое. Я уволил здесь людей больше, чем два моих предшественника, точно, потому что меня не устраивал их профессиональный уровень. Но все решения, которые были связаны с увольнением людей, давались мне довольно тяжело.
– А когда понимаете, что человек ваш?
– Как вам сказать… Да, я могу ошибиться в человеке, но я редко ошибаюсь в профессионале, скажем так. И если его человеческие нюансы не мешают профессионализму, человек может быть какой угодно.
Здесь есть люди, которые меня не любят, но они профессионалы. И я их не трогаю никогда. А вот если он меня не любит и он не профессионал, то нам будет сложно ужиться вместе.
Обязанность главного врача – знать, чем в больнице кормят
– Говорят, начальника пищевого блока вы целый год заставляли есть еду, которую готовят для больных. А как это было?
– Как? Вот есть еда. Я понимаю, что в здравом уме и твердой памяти я в рот эту еду не возьму. Это обязанность главного врача – знать, чем в больнице кормят. Говорю: “Позовите ко мне, пожалуйста, начальника”. Приходит. Спрашиваю: “Чая хотите?” И я ему приношу: “Пробуйте”.
– И так целый год?
– Ну, не то что каждый день…
– А что в итоге?
– Потом другого человека назначили. Но, вероятно, он уже был наслышан… Ну, а как? Послушайте, еще раз говорю: “Делай, как я, а не делай, как я говорю”. Я не знаю, как это объяснить. Тебе не поверят. А если тебе не поверят, то это отразится на пациентах. А так хоть какие-то крохи будут…
– А что еще вас может вывести из себя?
– Меня все время все выводит из себя, я главный врач. К тому же у меня взрывной темперамент. Но учусь, учусь. Трудности были, есть и будут – это неотъемлемая часть работы.
– Ваш кабинет – это просто музей раритетных вещей. Вам комфортно здесь находиться?
– Да, уютно. Хотя периодически я чувствую себя как министр царского правительства, поскрипывая паркетом, подхожу к окну, вокруг панели, портрет Голицына. А за окном XXI век, совсем другая история…
– Не хотите осовременить?
– Он вполне себе современный. Мы сейчас с вами прямо на этом месте можем заглянуть в любую операционную, я могу узнать, сколько денег на каких счетах. И для этого не нужен хай-тек, для этого нужны мозги.
И вот обратите внимание: все портреты копии, а портрет Федора Рейна – подлинник. И у него совершенно живые глаза. И каждый вечер на меня смотрит профессор Рейн, который в 1915 году, будучи немцем, на волне квасного патриотизма стал почетным гражданином Москвы. А в 1923 году почетным гражданином красной Москвы. Он был почетный врач и знал свое дело. И он так на меня посматривает каждый вечер.
– И что вы чувствуете?
– Я чувствую ответственность и какую-то связь.
Не важно, сколько у тебя томографов, важно, что ты на них делаешь
– Чем вы гордитесь как главврач?
– Людьми. Я горжусь тем, что мне удалось аккумулировать вокруг себя очень большое количество людей, которые умнее меня, и что эти люди идут на работу не просто получать зарплату, а совершать вот это служение.
На самом деле мне, по большому счету, не важно, хорошие они люди или плохие.
Но хороший врач не может быть совсем плохим человеком. Это все-таки противоречит его миссии.
К очень многим искренне, по-человечески хорошо отношусь. Со многими в этой больнице у меня товарищеские отношения. Но это не то, что меня бьют по плечу и говорят: “Привет, Леха”, но за руку я здороваюсь со всеми. И люди не опускают глаза и улыбаются.
– Первая Градская – одна из немногих московских больниц, где открыт доступ в реанимацию…
– Если ваш родственник попал в реанимацию, пожалуйста, приходите. Все расскажут, проведут, вы с ним посидите, подержите за руку. Я это приветствую. Мы не делаем это круглосуточно – у нас скоропомощная больница, но днем и вечером – ради Бога.
Просто иногда доктора могут попросить подождать, если им надо оживить кого-нибудь. Но ни одной жалобы на реанимацию у меня нет вообще. С моей точки зрения, все эти закрытые двери нужны только для того, чтобы персонал мог что-то скрыть и где-то там составить себе дешевую популярность, и все!
С другой стороны, я не приглашаю всех. У моего любимого Юза Алешковского была воображаемая картинная галерея, и одна из картин называлась «Мама Миши Ботвинникова на торжественном приеме у гинеколога». Ну понимаете, нельзя превращать молитву в фарс. У нас есть ширмочки для пациентов, но не все пациенты хотят, чтобы их видели родственники. Но, как правило, тех, кто хочет, гораздо больше. Ширмы может не хватить иногда, но я стараюсь, чтобы их хватало.
– А что в больнице стали лучше делать в плане лечения?
– Как говорит один из моих коллег, мы стали делать то, что никогда в жизни не стали бы даже трогать. Поступает пациентка с тромбоэмболией легочной артерии – это тяжелая такая история – и нужно ввести препарат, который разжижает кровь, но у нее кровотечение из распадающейся опухоли матки. И ты должен понять, что будешь делать.
Но современные технологии таковы, что можно закрыть маточные сосуды, отключить матку и после этого все-таки провести тромболизис, чтобы пациентка задышала, а потом взять ее на стол и прооперировать. И больная дома. Раньше она 100% бы умерла. Вот вы спрашиваете про ощущение. С чем-то можно сравнить?
– Чудо?
– Нет, какое чудо? Ты через полчаса вышел на улицу, и тебя отругали в департаменте здравоохранения, потому что что-то не сделал, и они правы, потому что ты не должен еще и об этом забывать.
Твоя задача не одну пациентку с тромбоэмболией лечить, а сделать так, чтобы все врачи хорошо лечили пациентов с тромбоэмболией. Навяз на зубах этот термин “мультидисциплинарная бригада”, но пациента лечат сразу несколько врачей. Никогда в жизни у нас в реанимации пациента не ведет только анестезиолог-реаниматолог. Его ведет хирург, кардиолог, клинический фармаколог, психолог.
– И психолог?
– Конечно, у меня есть отделение клинической психологии. Я не знаю, правда, с кем психологи работают больше – с врачами или с больными, но они нужны, они востребованы. Когда я это делал, так сказать, понимал, что кто-то должен лечить врача.
Больница стала и лечить лучше, и учить, и это говорю не я, а мне, и совсем не те люди, которых могу заподозрить в каких-то подхалимских чувствах. Но я сторонник теории малых каждодневных дел. Вот каждый день ты должен что-то делать.
– Эти дела вряд ли возможны без финансирования…
– Его у нас и так немало, но финансирование не решит проблему. Не важно, сколько у тебя томографов, важно, что ты на них делаешь.
А вот то, что мы стали делать то, что мы раньше не делали, и стали вытягивать больных, которых раньше не вытягивали – вот это да. Но это заслуга людей. Понимаете, я не преуменьшаю роль личности в истории, но просто история сама по себе столь быстро течет, что… Я стал лечить всех.
Врачам должно быть интересно, больным не должно быть больно
– Какой, на ваш взгляд, должна быть идеальная больница, к которой вы стремитесь?
– Я стремлюсь не к идеальной больнице. Я стремлюсь к идеальному построению медицинской истории. Пожалуй, для меня это клиника Мэйо, Гейдельбергский медицинский университет.
– А какой главный критерий идеальности, если так можно выразиться?
– Врачам должно быть интересно, больным не должно быть больно.
– Некоторые пациенты говорят, что больница – это про боль.
– Больница – это про жизнь. Пока мы живем, все про жизнь. На гербе Мэйо три щита, один большой, два других поменьше. Самый большой щит – пациент. Во главе угла – пациент. Щиты чуть меньше – научные исследования и образование врачей. Все. Вот это идеальная больница.
– То есть та самая “пациентоориентированность”, о которой сейчас все так говорят. Вам нравится это слово?
– Нет, не нравится. Потому что это какое-то корявое слово. Есть слова “соучастие”, “сопричастность”, “сострадание”.
– А как вы относитесь к фразе “медицинская услуга”?
– Я считаю очень неправильным, что к нам стали относиться как к сфере обслуживания.
Я вообще никогда не отношусь к медицинской услуге. Я отношусь к врачам.
Есть куча нерешенных вопросов – никогда их не решу, но всю жизнь буду
– А как вы им стали?
– У меня такая очень пестрая семья – были артисты, юристы, химики, физики, психологи – в основном люди интеллектуального труда. Папа – физик, мама – врач. Но, во-первых, врачом ты становишься не в 17 лет, когда ты приходишь в медицинский институт. Хотя кто-то и может. Кто-то через двадцать лет после, а кто-то не становится никогда.
В моей ситуации все решали люди, которых я встречал. На втором курсе мне понравился преподаватель физиологии. Он хорошо читал и вел семинары. И я стал учить физиологию, чтобы быть с ним на одной волне. Потом был преподаватель по микробиологии. А на третьем курсе моя мама-врач сказала: “Леша, иди к Абраму Львовичу Сыркину”. Я пошел и до сих пор с ним. Тогда он был крепким 63-летним человеком, а сейчас ему 87.
Правда, надо сказать, что в первый год я в институт не поступил и работал санитаром в 4-й градской больнице. К восьми утра приезжал на работу, мыл руки по методу Спасокукоцкого – Кочергина. Это все такие приветы из истории. Мне очень важно понимать неразрывность, некую теорию рукопожатий. Мой шеф пожимал руку Виноградову, а тот Захарьину, а тот еще кому-то.
И я в этой больнице работал, так сказать, не за страх, а за совесть. И тогда понял, что, конечно, буду поступать в медицинский. Сначала, наверное, тебе нужно пройти такую физическую инициацию, назовем это так. Ты можешь быть очень хорошим врачом, но если ты не можешь в это все погружаться, не отрешась…
Но даже это не самое главное, пожалуй. Опять же я бесстыдно цитирую своего учителя, которого один очень известный человек спросил: “Абрам Львович, как вы так своих пациентов любите?” И Абрам Львович сказал: “Я никого не люблю, но всем сострадаю”. Понимаете?
– В чем для вас разница между “любить” и “сострадать”?
– Это сложный вопрос. Сострадание не затрагивает всего спектра эмоций, сострадание – это жалость, участие, понимание. Любовь – это чувство, которое особо не поддается описанию. Оно просто есть. Сострадание может быть больше или меньше, любви не может быть больше или меньше. Она либо есть, либо нет.
Есть вещи, так сказать, совершенно бессознательные – любовь к детям, родителям. И ты не можешь объяснить, почему она есть. Я люблю своих родителей, детей, свою жену. И наверное, медицина тем и интересна, что она ставит гораздо больше вопросов, чем дает ответов.
– У вас есть какой-то нерешенный вопрос?
– Да у меня куча нерешенных вопросов осталась. Человек ведь всю жизнь решает какие-то глобальные вопросы, но таких я не решил. А тактические вопросы мы решаем каждый день.
– А какие глобальные?
– Это изменить мир, чтобы всем больным было не больно, чтобы все выздоравливали. Я их никогда не решу, но всю жизнь буду.
Поймите, это не пафос, но я даже не ставлю их перед собой. У меня есть такое количество дел, начиная от “починить козырек в травматологии, чтобы он не упал и не дал никому по башке” – я тоже должен за этим прислеживать – до того, чтобы понять, когда у меня заработает новая аритмология и начнут выходить из строя компьютерные томографы, а как я буду учить ординаторов, а что я буду делать с нейрохирургами? Понимаете? Поэтому это не всегда весело и радостно, но всегда очень интересно.
Стыдиться нечего, но и до похвалы еще далеко
– Вы как-то сказали, что “стыдно не учиться”.
– Ну конечно. Но это совершенно не моя прерогатива, а прерогатива любого человека, потому что дурак опасен.
Представляете, если я что-то не буду знать и не понимать, как пользоваться своими знаниями. Знания – это некая мозаика, которую ты должен складывать. И у кого-то 60 кубиков этой мозаики, а у кого-то, как у меня, 16. Но я свои 16 буду комбинировать и потихоньку прибавлять.
У меня нет иллюзий насчет своего великого интеллектуального превосходства. Но важно не только знать, но и пользоваться этими знаниями, а для этого нужна практика. Ты больных должен видеть каждый день, но еще надо читать.
Когда я стал главным врачом, поймал себя на том, что минут 30-40 что-то читаю или смотрю, потому что сейчас скорость такая, что ты отстаешь мгновенно.
Ты даже не белка в колесе, ты белка на двух лапах в колесе, не успеваешь, потому что количество информации, знания, их применения колоссальное совершенно. Если говорить об анестезиологии, то это просто симфонический оркестр.
– У вас есть какой-то способ быстро отдохнуть в таком режиме?
– Я люблю хорошие книги. Все время ношу с собой PocketBook, и на любой странице могу открыть и читать, “Мертвые души”, например. Гоголь – один из моих любимых писателей. Ты получаешь физическое удовольствие от текста.
Мне нравится Диккенс, Гофман, особенно Булгаков. Правда, в детстве его читать бесполезно. Хотя “Мастера и Маргариту” я лет в 13 прочитал и перечитываю постоянно.
– В одном интервью вы сказали, что есть моменты, которые приносят такое самоудовлетворение, что чувствуете себя титаном. А какие это моменты?
– Наверное, были. Не помню. Знаете, медальки-то бывают солдатские, а бывают картонные. Я не люблю картонных медалек, а настоящих солдатских у меня пока немного, но какие-то есть.
– Не хотите про них говорить?
– Я считаю, что это нескромно. И пока мы находимся на той точке развития, на которой находимся, я считаю, что хвалиться пока еще особо нечем. Нам стыдиться нечего, но и до похвалы еще далеко.
– А как вы для себя ответили на вопрос, кто должен управлять больницей – менеджер или врач?
– Есть гигантское американское исследование, где изучались 400 госпиталей. И госпитали, которыми руководили врачи, были эффективнее на 30-40%, чем те, которыми руководили менеджеры. Конечно, было бы лучше, чтобы был директор, а я занимался бы только стратегией и медицинским менеджментом. Но понимаете, в чем дело… Мы все время в переходном периоде.
Но я закончилМГУУ Правительства Москвы, по программе “Master of public administration”, и программу РАНХиГС по управлению здравоохранением. Ты получаешь некую базу, знаешь, как прочитать закон, чего тебе нельзя – и этого гораздо больше, чем того, что тебе можно.
Ты привыкаешь жить в условиях достаточно жесткого регламента всех своих действий. И если ты его выполняешь, это тебя уберегает от многих трагических ошибок.
– Чувствуете, что вы на своем месте?
– Я чувствую себя на своем месте, когда мои ожидания соответствуют результату. Мои ожидания – это стратегические вещи, когда удается открыть направление, когда какой-то проект поддерживает департамент.
Каждый ваш вопрос – это такая большая тема, на него сложно ответить просто. Я не знаю, как я могу описать свое дыхание, как объяснить, доволен ли я своей правой рукой или левой ногой?
У меня настроение может меняться несколько раз в день: утром идешь с обхода воодушевленный и тут понимаешь, что что-то не сделано по хозяйству, или наоборот. Хочется и почитать, и еще у меня дети, которые хоть иногда должны видеть папу.
– Всех героев интервью мы спрашиваем о смысле жизни. Поделитесь вашим пониманием.
– Вы хотите получить простой ответ? Люди ищут смысл жизни всю жизнь. Кто-то находит, кто-то не находит. Но если человек перестает искать, он перестает быть человеком. Это очень сложные вещи. Проще всего вам как-то ответить, но я не люблю врать.
Вы спросите себя, вы же тоже герой. Не знаю, смысл жизни в самой жизни. Это немного примитивно, конечно, но тебе должно быть не стыдно за самого себя, потому что самому себе ты ведь соврать не сможешь. Вот и все.
Беседовала Надежда Прохорова
Фотографии: Ефим Эрихман
Фото с сайта zampolit.com
21.09.2018 | 18:18
Переизбранный столичным мэром Сергей Собянин 19 сентября объявил состав нового столичного правительства. В отставку отправлен Леонид Печатников, один из самых непопулярных московских чиновников.
На место Печатникова назначена бывший руководитель аппарата мэра Анастасия Ракова. Ее называют ближайшим к Собянину чиновником столичного правительства. Ракова дружит с мэром еще со времен его председательствования в парламенте ХМАО.
По данным собеседника РБК в мэрии, Печатников последние два года якобы и сам просился в отставку. Иное мнение транслируют «Ведомости». Газета связывает отставку Печатникова и его конфликт с Раковой. Политолог Александр Пожалов говорит, что отставка Печатникова политически объяснима и напоминает, что этот чиновник был символом «жесткой оптимизации низовой медицины», весьма болезненного для бюджетников процесса. Как публичная фигура, Печатников своими высказываниями то и дело вызывал всплески недовольства, поэтому в год выборов его присутствие в публичном поле было сведено к минимуму.
Портал Infox замечает, что «большинство осуществляемых Печатниковым реформ категорически не принималось населением». Его новшества в сфере образования заключались в переводе школ на сугубо экономические рельсы, и школы начали конкурировать между собой в борьбе за учеников и финансирование. А в области медицины Печатников, по мнению авторов издания, сформировал «условия для многочисленных злоупотреблений при госзакупках», что привело к особенно плачевному положению в онкологии.
В московском горкоме КПРФ перестановки в мэрии Москвы охарактеризовали как обмен «шила на мыло», а «формальное смещение Леонида Печатникова с должности» считают «отставкой лишь с огромной натяжкой». Речь идет о намерении Сергея Собянина оставить Печатникова «хотя бы советником». «Москвичи на своём горьком опыте видят, как «оптимизация» столичного здравоохранения привела к резкому сокращению бесплатных медицинских учреждений, количеству медицинского персонала, врачей-специалистов, к нарастанию коммерциализации данной отрасли. И после этого у некоторых язык поворачивается говорить, будто «много сделано» для медицины!», – говорится в материале, опубликованном на сайте компартии.
Леонид Печатников возглавил Департамент здравоохранения Москвы в 2010 году, а через два года перешел в соцблок столичного правительства. Неофициальные источники сообщали, что продвижению Печатникова способствует скандально известный врач-бизнесмен, акционер группы «Европейский медицинский центр» (GEMC) Леонид Шайман. Сам чиновник впоследствии оказывал Шейману серьезное покровительство.
Печатников неоднократно становился фигурантом разных скандалов. С его именем связывают масштабные сокращения столичных врачей и объединением медучреждений, которые стартовали в 2014 году. Тогдашний глава Комитета Госдумы по охране здоровья Сергей Калашников назвал печатниковскую реформу «геноцидом».
В 2016 –2017 годах Леонид Печатников принимал активное участие в публичном конфликте между позднее уволенным с поста главным врачом Московской городской онкологической больницы №62 (МГОБ №62) Анатолием Махсоном и ДЗМ. Ведомство выпустило приказ, меняющий статус больницы с автономного на бюджетное учреждение, а Махсон направил заявления в ФСБ и Следственный комитет с просьбой проверить закупки Департамента здравоохранения Москвы и привлечь чиновников к уголовной ответственности. В заявлении приводились примеры закупок департаментом пяти онкопрепаратов и медоборудования, цены на которые были завышены на сумму в 217,8 млн рублей. Леонид Печатников в ответ попытался уличить больницу в незаконном предпринимательстве. Позднее к скандалу присоединился блогер Сталик Ханкишиев, посвятивший личности вице-мэра несколько длинных сообщений, где приводились мнения о масштабной коррупции.
Много недовольства у москвичей Печатников вызвал и своим распоряжением о сокращении времени пребывания на стационаре в больницах в два раза. В 2015-2016 годах Печатников вмешался в общественную инициативу по переименованию станции метро Войковская. Он, по множеству мнений, способствовал затягиванию, а затем и провалу этого начинания.
В 2017 году представители сообщества «Диссернет» сообщили медицинскому изданию Vademecum, что в доступных источниках не нашлось докторской диссертации вице-мэра. Не удалось ее найти и представителям Центральной научной медицинской библиотеки при Первом меде и Всероссийской аттестационной комиссии (ВАК). Леонид Печатников заявил, что защитил докторскую диссертацию во Франции, но и там ее не нашлось.
В прошлом году издание «Лайф» писало о том, что некий московский чиновник заплатил хакерам из группировки «Шалтай-Болтай» 10 миллионов долларов за «неопубликование» его деловой переписки, и несколько экспертов предположили, что это и был Печатников.
Личные качества уже бывшего московского чиновника также были предметом нелестных публикаций в прессе. В том числе много писали о том, что Печатников пользуется машинами «скорой помощи», чтобы объезжать автомобильные пробки. Публиковались сообщения о том, что его поймали на нецелевом использовании автомобилей со спецсигналом во время рейда ГИБДД на Кутузовском проспекте.
Последнее скандальное заявление Печатникова прозвучало 21 марта текущего года. Чиновник заявил, что рак на последних стадиях в некоторых азиатских странах лечится за счет больного даже в случае, если есть государственная страховая программа, и такой опыт нужно перенять России. Это предложение вице-мэра вызвало шквал критики и негодования.
Неожиданная для большинства отставка Печатникова вызвала, как удалось узнать, панические настроения в ряде подконтрольных и подведомственных ему государственных и частных структур. В первую очередь, речь идет о чиновниках и коммерсантах в медицинской сфере.
Сегодня же ряд источников распространил информацию о том, что кроме Печатникова, уволен и другой критически непопулярный московский чиновник – Исаак Калина, руководитель департамента образования Москвы. Однако подтверждения эта информация пока не нашла.
Помните эти классические сцены в зарубежных фильмах про врачей? «Скорая» везёт «тяжёлого» больного, на входе его уже встречает бригада специалистов, которые тут же кладут его на операционный стол и вытаскивают из «лап смерти». Вымысел режиссёров? А вот и нет. Реальность! Причём наша, московская.
В рекордные сроки в столице была развёрнута «инфарктная сеть». Это 24 сосудистых центра, работающих в структурах городских многопрофильных стационаров, которые рассредоточены по всей территории мегаполиса. Благодаря чётко выстроенной системе экстренного реагирования и быстрой доставки пациента в клинику больничная смертность от острого инфаркта миокарда с 2011 года снизилась в 3 раза. Сейчас по аналогии с «инфарктной сетью» в Москве формируется «инсультная сеть».
Одной из клиник, в которой сегодня работает сосудистый центр, стала знаменитая Первая градская. О том, как работает «инфарктная сеть» и как удалось добиться поистине фантастических результатов по снижению больничной смертности от острого коронарного синдрома в Москве, корреспондент «Нашей Версии» беседует с главным врачом ГКБ № 1 им. Н.И. Пирогова к.м.н. Алексеем СВЕТОМ.
– Алексей Викторович, для чего нужна именно «инфарктная сеть»? Разве нельзя людей с инфарктом просто лечить в кардиологических отделениях городских больниц?
– Раньше, когда у человека случался инфаркт миокарда, пациент был обречён на длительное лечение в больнице. И только потом, где-то в федеральной клинике – в кардиоцентре, или Институте им. Бакулева, или в Институте трансплантологии – ему уже в плановом порядке делали операцию.
Были ситуации, когда пациенты не доживали до операции. Ведь если пластику сосудов не сделать вовремя, человек умирает. Есть некие признанные во всём мире понятия эффективности работы кардиологической службы. «Боль-баллон» – это время от начала загрудинных болей, начала приступа, до момента, когда в коронарную артерию врачи вводят специальный баллон, который её раздувает, и дальше ставится стент. Во всём мире этот показатель где-то 60–70 минут. До 2011 года в Москве на 11 млн человек был только один центр интервенционной кардиологии, ну и ещё несколько больниц, где теоретически могли это сделать. Про экстренную пластику сосудов, или, как их ещё называют, спасительные пластики (когда открывается инфаркт-связанная артерия. – Ред.), на городском уровне вообще никто не думал. Смертность от сердечно-сосудистых заболеваний, по статистике ВОЗ, самая большая. Мы это повторяем как мантру. Но это же конкретные живые люди. И тут я говорю не кривя душой: то, что удалось сделать московскому правительству и лично Леониду Михайловичу Печатникову (заммэра по вопросам социального развития. – Ред.) – это беспрецедентно. Москва за пять лет продемонстрировала совершенно ошеломляющие результаты по созданию именно «инфарктной сети». Раньше такое было невозможно в принципе. Сегодня к нам поступают пациенты в состоянии кардиогенного шока – раньше летальность при этом грозном осложнении инфаркта составляла 97% – и уходят живыми и здоровыми.
Главное – не что у нас есть, а что мы на этом делаем
– Что было необходимо для создания сети? Новое оборудование? Что ещё?
–Непосредственно «инфарктная сеть» была смоделирована, когда было закуплено оборудование и когда оно начало работать. Я работаю в больнице с 2013 года. Когда я пришёл, в ней было два ангиографа. Но мало иметь оборудование. Ангиограф должен работать 24 часа в сутки. А это значит, должны быть и врачи, у которых за спиной более полутора сотен коронарографий. Врачи должны сами сделать пластику и сами поставить стент. Но ведь нужны ещё и стенты, и это ещё должно входить в страховой стандарт, чтобы ОМС это оплачивало. Это многоцелевая, многофакторная задача. И в принципе европейские страны её решали десятилетиями: там соответствующая концепция была принята в конце 1990-х – начале 2000-х, сразу после того, как комплексные исследования показали, что стентирование не менее эффективно, чем аортокоронарное шунтирование. В Москве эта гигантская работа была проделана всего за три года.
В нашей больнице построили региональный сосудистый центр. Упакованный, оборудованный. Представьте: заезжаете в приёмное отделение, через две минуты – уже в «шоковой», которая полностью приспособлена для решения сложнейших задач интенсивной терапии и реанимации: от дефибриллятора до внутриаортального баллонного контрпульсатора.
Дальше по коридору – здесь МРТ, здесь КТ, а здесь уже катетеризационная лаборатория, катлаб, как мы называем её сокращённо. Всё в одном месте. У нас два томографа компьютерных и два МРТ – они работают 24 часа в сутки семь дней в неделю!
У нас есть всё. Но самое главное – не что у нас есть, а что мы на этом делаем. Понимаете? Не сколько у нас томографов, а сколько на них сделано исследований. И так во всех клиниках «инфарктной сети». Так работают все. Вот почему мы за такой короткий срок наблюдаем такое снижение летальности. И Москва сейчас в мировых «кардиологических чартах» звучит как что-то специальное.
Жесточайшим образом была прописана вся логистика
– Понадобилось ли для этого дополнительно обучать врачей или уже были готовые специалисты?
– Это мне, врачу, который всю жизнь проработал в университетской клинике Первого меда под руководством профессора Абрама Львовича. Сыркина, всё было понятно сразу. Но в городе обучали и врачей «Скорой помощи», и врачей приёмных отделений, и врачей поликлиник – обучали всех. Им читали лекции на местах, давали алгоритмы действий. Обучение было постоянным и под эгидой главного кардиолога Москвы.
Врачи проходили стажировки и у нас, и за границей в симуляционном центре. Ведь если ты интервенционный кардиолог, ты должен уметь делать пластику. А ещё нужно было начать выявлять ишемическую болезнь в поликлиниках. А для этого нужно делать нагрузочные пробы, и надо было сделать так, чтобы врачи поликлиник не боялись их делать, чтобы они их правильно трактовали. Это всё гигантская кухня.
– Какова роль врачей «Скорой помощи» в этой системе?
– Врачи «скорой» должны поставить диагноз и в ряде случаев дать нагрузочную дозу антитромбатического препарата. А ещё «скорая» должна максимально быстро доставить больного в ближайший катлаб. Жесточайшим образом была прописана вся логистика, все движения врача и пациента. Есть симптоматика, «скорая» ставит диагноз, даёт необходимые препараты, и больной приезжает уже подготовленным для немедленной пластики в клинику. Сегодня «скорая» доезжает за 8–12 минут! Потому что она знает, как ехать, куда ехать.
Логистика и единая информационная система – это важнейшие моменты, которые были учтены и совершенно правильно поставлены. И эта система, по сути своей, беспрецедентна и для России, и для такого мегаполиса, как Москва.
Акцент
– Алексей Викторович, можно ли сказать, что «инфарктная сеть» – это ноу-хау Москвы? Или нечто подобное есть и за рубежом?
– Все хорошие клиники похожи. Есть время «боль-баллон» – и оно должно неукоснительно соблюдаться. Как ты этого добьёшься – это уже твоё дело.
В Москве есть несколько ноу-хау. Это информатизация, единое информационное поле. Это вызывает интерес у зарубежных коллег. Плюс идеально отлаженная логистика, ну и, конечно, рекордно короткие сроки, в которые всё это было построено и отлажено.
Для нас, врачей, новое ещё и то, что отныне эти вопросы находятся в фокусе внимания не только отраслевого сообщества, но и в фокусе внимания городского руководства.
Через неделю пациент выходит из больницы
– Каков средний возраст ваших пациентов?
– Где-то 78–80 лет. Вот сейчас мы поставили стент в ствол левой коронарной артерии бабушке 94 лет. И она ушла домой. Так что наши пациенты – это в основном уже очень пожилые люди, люди с патологиями, у которых раньше просто не было бы шансов. У нас смертность от инфаркта была 20%, это каждый пятый! И это в XXI веке! А сейчас я уже получаю нагоняй, если у меня 7,8%. А стенты в ствол левой коронарной артерии? Раньше это только аортокоронарное шунтирование. А сегодня у меня это делает почти каждый дежурный врач.
И при неосложнённом инфаркте человек уже на 4–7-й день выходит из больницы.
– Кто ведёт пациента после того, как он выписывается из больницы?
Наши поликлиники работают, они стараются, и у них обязательно получится. Потому что они находятся под постоянной заботой главных специалистов. И это не слова. Это дела.
– Известно, что болезнь всегда проще предупредить, чем лечить. Есть ли какие-то общие рекомендации для тех, кто следит за своим здоровьем?
– С определённого возраста каждый человек должен знать своё артериальное давление, свой уровень холестерина и глюкозы. Знать свой вес и что-то с этим делать. Если вы будете хотя бы 40 минут в день ходить пешком – это уже снижение риска возникновения инфаркта. Раз в год сдавать анализы, проходить диспансеризацию согласно своему графику – тоже вещь полезная. Каждый должен знать, что, если вдруг при быстрой и не очень быстрой ходьбе вы начали испытывать какую-то одышку, которая проходит, когда вы останавливаетесь, если вдруг при нагрузках начинаются давящие боли в области загрудины, надо пойти к врачу.
Не надо бегать к врачу как на работу, нет. Но пациент должен про себя знать. Это повышение личной ответственности пациента.
КстатиВ этом году в Москве открылись первые кабинеты вторичной профилактики инфарктов и инсультов. В тестовом режиме они работают уже в нескольких поликлиниках. Предполагается, что кабинет вторичной профилактики будет работать в центральной поликлинике каждого округа столицы. Приём будут вести самые квалифицированные кардиологи из 46 столичных амбулаторных центров. Кабинеты оснастят современным оборудованием для диагностики. В поликлинике будет доступно оборудование для нагрузочных тестов, ультразвуковые аппараты, а также возможности для определения параметров свёртывания крови, необходимые для подбора пациенту противосвёртывающей терапии.
Успеть в «золотой час»
– В ближайших планах – создание «инсультной сети». Когда она будет запущена и сколько клиник в неё войдёт?
– Больной с инсультом – это больной, которого плохо лечили кардиологи, которые не следили, к примеру, за его фибрилляцией предсердий.
Ишемический инсульт – это либо спазм, либо тромб, севший на бляшку, закрывает просвет сосуда. Геморрагический – это кровоизлияние, разрыв сосуда. С геморрагическим пока, к сожалению, мало что можно сделать. Только профилактика.
А вот при ишемическом инсульте, например, у нас в Первой градской только за последние три месяца было пять успешных тромбэкстракций.
Тут вот какая история, и это во всём мире так – будь ты хоть в Швейцарии, хоть в Америке – доля успешных тромбэкстракций где-то 5–7%.
Ты должен успеть в «золотой час» – это три часа – провести тромболизис и, если есть возможность, провести тромбэкстракцию или тромбоаспирацию (когда через специальное устройство тромб «высасывается» в специальный мешочек) и извлечь тромб.
У нас был случай: «скорая» привезла пациента с Красной площади. Он приехал с тяжелейшим инсультом. Был проведён и тромболизис, и тромбэкстракция, вся симптоматика грубой плегии регрессировала в течение шести часов, а уже на четвертый день он летел домой в Германию.
В «инсультной сети» будет поменьше центров. Пока восемь больниц, куда Департаментом здравоохранения закупается оборудование для проведения этих высокосложных процедур. Катетеризационные лаборатории, ангиографы, томографы у нас уже есть. Я думаю, что вот-вот уже будет приказ Департамента здравоохранения, и мы начнём работать системно. Это тоже очень амбициозная задача, потому что и сам процесс тромбэкстракции довольно сложный. Но когда ты видишь первые результаты, этим хочется заниматься. Это действительно фантастика. Это то, чего ещё несколько лет назад даже представить себе было нельзя.
И хотелось бы ещё раз подчеркнуть, что если бы не мэр Москвы Сергей Собянин, который поставил эту задачу перед возглавившим тогда Департамент здравоохранения Леонидом Печатниковым (ныне – заммэра по вопросам социального развития. – Ред.), ничего бы этого не было. Понимаете?
Наша справка
ГКБ № 1 им. Н.И. Пирогова, известная всем москвичам как Первая градская, – старейшее лечебное учреждение Москвы. Своих первых пациентов больница приняла ещё в июле 1802 года. Пациентами Первой градской (в то время Голицынская больница) были люди из самых бедных, социально незащищённых слоёв общества. С каждым годом количество мест в больнице росло, а уже в 1803 году при больнице открыли богадельню для неизлечимо больных. Также в помещении лечебницы проходили светские приёмы со сбором благотворительных пожертвований.
В этом году ГКБ № 1 отмечает своё 215-летие. Сегодня это суперсовременное лечебное учреждение, осуществляющее диагностику и лечение на самом современном и новейшем оборудовании. Коечный фонд всех отделений – 1381 койка. Каждый год в больнице проходят лечение более 40 тыс. больных в стационаре, и ещё около 400 тыс. человек обращаются за консультациями в поликлинику.