Известный нейрохирург рассказал, что он лично видел на том свете. «Доказательство Рая

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Пролог

Человек должен видеть вещи, как они есть, а не так, как он хочет их видеть.

Альберт Эйнштейн (1879 – 1955)

Маленьким я часто летал во сне. Обычно это происходило так. Мне снилось, будто я стою ночью в нашем дворе и смотрю на звезды, а потом вдруг отделяюсь от земли и медленно поднимаюсь вверх. Первые несколько дюймов подъема в воздух происходили самопроизвольно, без какого-либо участия с моей стороны. Но вскоре я заметил, что чем выше поднимаюсь, тем больше полет зависит от меня, точнее, от моего состояния. Если я бурно ликовал и возбуждался, то внезапно падал вниз, сильно ударяясь о землю. Но если я воспринимал полет спокойно, как нечто естественное, то стремительно уносился все выше и выше в звездное небо.

Возможно, отчасти из-за этих полетов во сне впоследствии у меня развилась страстная любовь к самолетам и ракетам – и вообще к любым летательным аппаратам, что могли снова подарить мне ощущение необъятного воздушного простора. Когда мне доводилось летать с родителями, то, каким бы дальним ни был перелет, меня невозможно было оторвать от иллюминатора. В сентябре 1968 года, в возрасте четырнадцати лет, я отдал все свои деньги, заработанные стрижкой лужаек, на занятия по управлению планером, которые вел один парень по имени Гус Стрит на Строберри-Хилл, небольшом «летном поле», заросшем травой, недалеко от моего родного городка Уинстон-Салем, Северная Каролина. До сих пор помню, как взволнованно колотилось мое сердце, когда я потянул на себя темно-красную круглую ручку, которая отцепила трос, соединяющий меня с самолетом-буксировщиком, и мой планер выкатился на взлетное поле. Впервые в жизни я испытал незабываемое чувство полной самостоятельности и свободы. Большинство моих друзей именно за это и любили бешеную езду на автомобиле, но, на мой взгляд, ничто не могло сравниться с восторгом от полета на высоте в тысячу футов.

В 1970-х годах, во время обучения в колледже университета Северной Каролины, я стал заниматься парашютным спортом. Наша команда казалась мне чем-то вроде тайного братства – ведь мы обладали особенными знаниями, не доступными всем остальным. Первые прыжки дались мне с большим трудом, меня одолевал настоящий страх. Но к двенадцатому прыжку, когда я шагнул за дверцу самолета, чтобы пролететь в свободном падении больше тысячи футов, прежде чем раскрою парашют (это был мой первый затяжной прыжок), я уже чувствовал себя уверенно. В колледже я совершил 365 прыжков с парашютом и налетал больше трех с половиной часов в свободном падении, выполняя в воздухе акробатические фигуры с двадцатью пятью товарищами. И хотя в 1976 году я перестал заниматься прыжками, мне продолжали сниться радостные и очень живые сны про скайдайвинг.

Больше всего мне нравилось прыгать ближе к вечеру, когда солнце начинало клониться к горизонту. Трудно описать мои чувства во время таких прыжков: мне казалось, что я все ближе и ближе подходил к тому, что невозможно определить, но чего я неистово жаждал. Это таинственное «нечто» не было восторженным ощущением полного одиночества, потому что обычно мы прыгали группами по пять, шесть, десять или двенадцать человек, составляя в свободном падении различные фигуры. И чем сложнее и труднее была фигура, тем больший восторг меня охватывал.

В 1975 году прекрасным осенним днем мы с ребятами из университета Северной Каролины и несколькими друзьями из Центра парашютной подготовки собрались потренироваться в групповых прыжках с построением фигур. Во время предпоследнего прыжка с легкого самолета D-18 «Бичкрафт» на высоте 10 500 футов мы делали снежинку из десяти человек. Нам удалось собраться в эту фигуру еще до отметки в 7000 футов, то есть мы целых восемнадцать секунд наслаждались полетом в этой фигуре, падая в разрыв между громадами высоких облаков, после чего на высоте 3500 футов разжали руки, отклонились друг от друга и раскрыли парашюты.

К моменту нашего приземления солнце стояло уже очень низко, над самой землей. Но мы быстро забрались в другой самолет и снова взлетели, так что нам удалось захватить последние лучи солнца и совершить еще один прыжок до его полного заката. На этот раз в прыжке участвовали двое новичков, которым впервые предстояла попытка присоединиться к фигуре, то есть подлететь к ней снаружи. Конечно, проще всего быть основным, базовым парашютистом, потому что ему нужно просто лететь вниз, тогда как остальным членам команды приходится маневрировать в воздухе, чтобы добраться до него и сцепиться с ним руками. Тем не менее оба новичка радовались трудному испытанию, как и мы, уже опытные парашютисты: ведь обучив молодых ребят, впоследствии мы вместе с ними могли совершать прыжки с еще более сложными фигурами.

Из группы в шесть человек, которой предстояло изобразить звезду над взлетно-посадочной полосой маленького аэродрома, расположенного вблизи городка Роанок-Рапидс, Северная Каролина, я должен был прыгать последним. Передо мной шел парень по имени Чак. Он обладал большим опытом в воздушной групповой акробатике. На высоте 7500 футов нас еще освещало солнце, но внизу уже поблескивали уличные фонари. Я всегда любил прыжки в сумерках, и этот обещал быть просто замечательным.

Мне предстояло покинуть самолет примерно через секунду после Чака, и чтобы догнать остальных, падение мое должно было проходить очень стремительно. Я решил нырнуть в воздух, как в море, вниз головой и в этом положении пролететь первые секунд семь. Это позволило бы мне падать почти на сто миль в час быстрее, чем мои товарищи, и оказаться на одном уровне с ними сразу после того, как они начнут сооружать звезду.

Обычно во время таких прыжков, спустившись до высоты 3500 футов, все парашютисты расцепляют руки и расходятся как можно дальше друг от друга. Затем каждый взмахивает руками, подавая сигнал, что готов раскрыть свой парашют, смотрит наверх, чтобы убедиться, что над ним никого нет, и только потом дергает за вытяжной трос.

– Три, два, один… Марш!

Один за другим самолет покинули четыре парашютиста, за ними и мы с Чаком. Летя вниз головой и набирая скорость в свободном падении, я ликовал, что уже второй раз за день вижу заход солнца. Приближаясь к команде, я уже собирался резко затормозить в воздухе, выбросив руки в стороны – у нас были костюмы с крыльями из ткани от запястий до бедер, которые создавали мощное сопротивление, полностью раскрываясь на большой скорости.

Но мне не пришлось этого сделать.

Отвесно падая в направлении фигуры, я заметил, что один из ребят приближается к ней слишком быстро. Не знаю, может быть, его напугал стремительный спуск в узкий разрыв между облаками, напомнив, что он со скоростью двести футов в секунду мчится навстречу гигантской планете, плохо различимой в сгущающейся темноте. Так или иначе, но вместо того, чтобы медленно присоединиться к группе, он вихрем налетел на нее. И пять оставшихся парашютистов беспорядочно закувыркались в воздухе. К тому же они были слишком близко друг к другу.

Этот парень оставил за собой мощный турбулентный след. Этот воздушный поток очень опасен. Стоит другому парашютисту попасть в него, как скорость его падения стремительно возрастет, и он врежется в того, кто находится под ним. Это в свою очередь придаст сильное ускорение обоим парашютистам и швырнет их на того, кто еще ниже. Короче, произойдет страшная трагедия.

Изогнувшись, я отклонился от беспорядочно падающей группы и маневрировал до тех пор, пока не оказался прямо над «точкой», магическим пунктом на земле, над которым мы должны были раскрыть парашюты и начать медленный двухминутный спуск.

Я повернул голову и с облегчением увидел, что остальные прыгуны уже отдаляются друг от друга. Среди них был и Чак. Но, к моему удивлению, он двигался в моем направлении и скоро завис прямо подо мной. Видимо, во время беспорядочного падения группа прошла высоту 2000 футов быстрее, чем ожидал Чак. А может, он считал себя везунчиком, который может и не соблюдать установленных правил.

«Он не должен меня увидеть!» Не успела эта мысль промелькнуть у меня в голове, как за спиной Чака рванул вверх цветной вытяжной парашют. Парашют поймал обтекающий Чака ветер, дувший со скоростью сто двадцать миль в час, и понес его на меня, одновременно вытягивая основной парашют.

С момента, когда над Чаком раскрылся вытяжной парашют, у меня оставались какие-то доли секунды, чтобы среагировать. Меньше чем через секунду я должен был врезаться в его основной парашют и, скорее всего, в него самого. Если на такой скорости я налечу на его руку или ногу, то просто оторву ее и при этом сам получу роковой удар. Если же мы столкнемся телами, то неизбежно разобьемся.

Говорят, в подобных ситуациях кажется, что все происходит намного медленнее, и это верно. Мой мозг фиксировал происходящее, которое заняло всего несколько микросекунд, но воспринимал его наподобие фильма с замедленной съемкой.

Как только над Чаком взметнулся вытяжной парашют, мои руки сами собой прижались к бокам, и я перевернулся вниз головой, слегка изогнувшись. Изгиб тела позволил немного прибавить скорости. В следующее мгновение я сделал резкий рывок в сторону по горизонтали, отчего мое тело превратилось в мощное крыло, что позволило пулей пронестись мимо Чака как раз перед его раскрывшимся основным парашютом.

Я промчался мимо него на скорости больше ста пятидесяти миль в час, или двести двадцать футов в секунду. Вряд ли он успел заметить выражение моего лица. Иначе он увидел бы на нем невероятное изумление. Каким-то чудом мне удалось за считаные доли секунды среагировать на ситуацию, которая, будь у меня время на обдумывание, показалась бы просто неразрешимой!

И все же… И все же я с ней справился, и в результате мы с Чаком благополучно приземлились. У меня создалось впечатление, что, столкнувшись с экстремальной ситуацией, мой мозг сработал как какой-то сверхмощный вычислитель.

Как это случилось? За время более чем двадцатилетней работы нейрохирургом – когда я изучал мозг, наблюдал за его работой и производил на нем операции – я часто задавался этим вопросом. И в итоге пришел к выводу, что мозг является настолько феноменальным органом, что мы даже не догадываемся о его невероятных способностях.

Сейчас-то я уже понимаю, что настоящий ответ на этот вопрос гораздо более сложный и принципиально иной. Но чтобы осознать это, мне пришлось пережить события, полностью изменившие мою жизнь и мировоззрение. Данная книга и посвящена этим событиям. Они доказали мне, что, каким бы замечательным органом ни был мозг человека, не он спас меня в тот роковой день. То, что вмешалось в действие в ту секунду, когда уже начал раскрываться основной парашют Чака, было другой, глубоко скрытой стороной моей личности. Это она сумела так мгновенно сработать, потому что, в отличие от моего мозга и тела, существует вне времени.

Это она заставляла меня, мальчишку, так рваться в небо. Это не только самая развитая и мудрая сторона нашей личности, но и самая глубинная, сокровенная. Однако большую часть моей взрослой жизни я в это не верил.

Однако теперь верю, и из дальнейшего рассказа вы поймете почему.

* * *

Моя профессия – нейрохирург.

В 1976 году я окончил университет Северной Каролины в Чэпел-Хилл по специальности химика и в 1980-м получил степень доктора в Медицинской школе Дьюкского университета. Одиннадцать лет, включая обучение в Медицинской школе, затем ординатуру в Дьюке, а также работу в Массачусетской общей больнице и в Медицинской школе Гарварда, я специализировался в нейроэндокринологии, изучал взаимодействие между нервной системой и эндокринной, состоящей из желез, вырабатывающих различные гормоны и регулирующих деятельность организма. Два года из этих одиннадцати лет я исследовал патологическую реакцию кровеносных сосудов определенных участков мозга при разрыве аневризмы – синдрома, известного как церебральный вазоспазм.

Окончив аспирантуру по специальности цереброваскулярной нейрохирургии в городе Ньюкасл-на-Тайне в Великобритании, я пятнадцать лет занимался преподавательской деятельностью в Гарвардской медицинской школе в должности адъюнкт-профессора по неврологии. За эти годы я прооперировал огромное количество пациентов, многие из которых поступали с крайне тяжелыми и опасными для жизни заболеваниями мозга.

Большое внимание я уделял изучению передовых методов лечения, в частности стереотаксической радиохирургии, которая позволяет хирургу локализованно воздействовать на определенную точку мозга радиационными лучами, не затрагивая окружающих тканей. Я принимал участие в развитии и использовании магнитно-резонансной томографии, которая представляет собой один из современных методов исследования опухолей мозга и различных нарушений его сосудистой системы. В течение этих лет я написал, один или в соавторстве с другими учеными, более ста пятидесяти статей для серьезных медицинских журналов и более двухсот раз выступал с докладами о своей работе на научно-медицинских конференциях по всему миру.

Одним словом, я целиком посвятил себя науке. Я считаю большой жизненной удачей то, что мне удалось найти свое призвание – познавая механизм функционирования организма человека, в особенности его мозга, врачевать людей с использованием достижений современной медицины. Но что не менее важно, я женился на замечательной женщине, подарившей мне двух прекрасных сыновей, и, хотя работа отнимала у меня достаточно много времени, я никогда не забывал о семье, которую всегда считал еще одним благословенным даром судьбы. Одним словом, моя жизнь складывалась очень удачно и счастливо.

Однако 10 ноября 2008 года, когда мне было пятьдесят четыре, удача, казалось, изменила мне. В результате очень редкого заболевания я на целых семь дней погрузился в кому. Все это время мой неокортекс – новая кора, то есть верхний слой полушарий мозга, который, в сущности, и делает нас людьми, – был отключен, не действовал, практически не существовал.

Когда у человека отключается мозг, он тоже перестает существовать. При моей специальности мне приходилось слышать множество рассказов людей, переживших необычный опыт, как правило после остановки сердца: якобы они оказывались в каком-то таинственном и прекрасном месте, разговаривали с умершими родственниками и даже лицезрели самого Господа Бога.

Все эти рассказы, конечно, были очень интересными, но, на мой взгляд, представляли собой фантазии, чистый вымысел. Что вызывает эти «потусторонние» переживания, о которых говорят люди, пережившие клиническую смерть? Я ничего не утверждал, но в глубине души был уверен, что они связаны с какими-то нарушениями в работе мозга. Все наши переживания и представления берут начало в сознании. Если же мозг парализован, отключен, вы не можете находиться в сознании.

Потому что мозг – это механизм, который прежде всего продуцирует сознание. Разрушение этого механизма означает смерть сознания. При всем невероятно сложном и таинственном функционировании мозга это просто как дважды два. Выдерните шнур из розетки, и телевизор перестанет работать. И шоу заканчивается, как бы оно вам ни нравилось. Приблизительно так я сказал бы до того, как отключился мой собственный мозг.

Во время комы мой мозг не то чтобы работал неправильно – он вообще не работал. Сейчас я думаю, что именно полностью не функционирующий мозг и повлек за собой глубину и интенсивность опыта клинической смерти (ОКС), который я перенес во время комы. Большинство рассказов об ОКС получены от людей, переживших временную остановку сердца. В этих случаях неокортекс тоже на время отключается, но не подвергается необратимым повреждениям – в том случае, если не позже чем через четыре минуты поступление насыщенной кислородом крови в мозг восстанавливается при помощи сердечно-легочной реанимации или благодаря самопроизвольному восстановлению сердечной деятельности. Но в моем случае неокортекс не подавал признаков жизни! Я столкнулся с реальностью мира сознания, который существовал абсолютно независимо от моего бездействующего мозга.

Личный опыт клинической смерти стал для меня настоящим взрывом, потрясением. Как нейрохирург, имеющий за плечами большой стаж научной и практической работы, я лучше других мог не только верно оценить реальность испытанного мной, но и сделать соответствующие выводы.

Эти выводы невероятно важны. Мой опыт показал мне, что смерть организма и мозга не означает смерть сознания, что человеческая жизнь продолжается и после погребения его материального тела. Но самое важное – она продолжается под пристальным взглядом Бога, Который любит всех нас и заботится о каждом из нас и о том мире, куда в конечном счете идет сама вселенная и все, что в ней есть.

Мир, где я оказался, был реальным – настолько реальным, что по сравнению с этим миром жизнь, которую мы ведем здесь и сейчас, является полностью призрачной. Однако это не означает, что я не дорожу своей теперешней жизнью. Напротив, я ценю ее еще больше, чем прежде. Потому что теперь я понимаю ее истинное значение.

Жизнь не является чем-то бессмысленным. Но отсюда мы не в состоянии это понять, во всяком случае, далеко не всегда. История происшедшего со мной за время пребывания в коме исполнена глубочайшего смысла. Но рассказать о ней довольно трудно, так как она слишком чужда нашим привычным представлениям. Я не могу кричать о ней на весь мир. Вместе с тем мои выводы основаны на медицинском анализе и знании самых передовых концепций науки о мозге и сознании. Осознав истину, лежащую в основе моего путешествия, я понял, что просто обязан поведать о ней. Сделать это самым достойным образом стало для меня главной задачей.

Это не значит, что я оставил научную и практическую деятельность нейрохирурга. Просто теперь, когда мне выпала честь понять, что наша жизнь не заканчивается со смертью тела и мозга, я считаю своим долгом, своим призванием рассказать людям о том, что видел за пределами своего тела и этого мира. Особенно важным мне представляется сделать это для тех, кто слышал рассказы о подобных моему случаях и хотел бы им верить, но что-то мешает этим людям целиком принять их на веру.

Моя книга и заключенное в ней духовное послание обращено в первую очередь именно им. Мой рассказ невероятно важен и при этом полностью правдив.

Глава 1
Боль

Линчберг, Вирджиния,

Я проснулся и открыл глаза. В темноте спальни всмотрелся в красные цифры электронных часов – 4:30 утра – это на час раньше, чем я обычно встаю, учитывая, что мне предстоит час десять добираться на машине из нашего дома в Линчберге до места моей работы – Специализированного фонда ультразвуковой хирургии в Шарлоттсвиле. Жена Холли продолжала крепко спать.

Около двадцати лет я работал нейрохирургом в большом городе Бостоне, но в 2006 году со всем семейством перебрался в гористую часть штата Вирджиния. Мы с Холли познакомились в октябре 1977-го, через два года после того, как одновременно окончили колледж. Она готовилась получить степень магистра изобразительных искусств, я учился в медицинской школе. Пару раз она встречалась с моим бывшим соседом по комнате Виком. Однажды он привел ее познакомить нас, наверное, хотел похвастаться. Когда они уходили, я пригласил Холли заходить в любое время, добавив, что не обязательно вместе с Виком.

В наше первое настоящее свидание мы поехали на вечеринку в Шарлотт, Северная Каролина, по два с половиной часа езды туда и обратно. У Холли был ларингит, так что во время пути говорил в основном я. Мы поженились в июне 1980 года в епископальной церкви Святого Томаса в Виндзоре, Северная Каролина, и вскоре после этого переехали в Дарем, где сняли квартиру в доме «Ройал Оукс» , так как я стажировался в хирургии в университете Дьюка.

Наш дом был далеко не королевским, да и дубов я что-то не замечал. Денег у нас было очень мало, но мы были так заняты – и так счастливы, – что это нас не заботило. В один из первых наших отпусков, который выпал на весну, мы погрузили в машину палатку и отправились в поездку вдоль атлантического побережья Северной Каролины. Весной в тех местах видимо-невидимо всякой кусачей мошкары, и палатка была не слишком надежным убежищем от ее грозных полчищ. Но все равно нам было весело и интересно. Однажды, плавая у острова Окракок, я придумал способ ловить голубых крабов, которые поспешно удирали, пугаясь моих ног. Мы привезли большой пакет крабов в мотель «Пони Айленд», где остановились наши друзья, и зажарили их на гриле. Угощения хватило на всех. Несмотря на строгую экономию, вскоре мы обнаружили, что деньги подходят к концу. В это время мы гостили у наших близких друзей Билла и Пэтти Уилсон, и они пригласили нас на игру в бинго. На протяжении десяти лет каждое лето по четвергам Билл ездил в клуб, но никогда не выигрывал. А Холли играла впервые. Назовите это везением новичка или вмешательством провидения, но она выиграла двести долларов, что для нас было равносильно двум тысячам. Эти деньги позволили нам продолжить путешествие.

В 1980-м я получил степень доктора медицинских наук, а Холли – свою степень и стала работать художницей и преподавать. В 1981 году я провел в Дьюке свою первую самостоятельную операцию на мозге. Наш первенец Эбен IV родился в 1987 году в родильном доме Принцессы Марии в Ньюкасле-на-Тайне в Северной Англии, где я занимался в аспирантуре проблемами мозгового кровообращения. А младший сын Бонд – в 1988-м в Женской больнице Бригэма в Бостоне.

Я с любовью вспоминаю те пятнадцать лет, что я работал в Гарвардской медицинской школе и в Женской больнице Бригэма. Наша семья вообще ценит то время, когда мы жили в районе Большого Бостона. Но в 2005-м мы с Холли решили, что настало время вернуться на юг. Мы хотели жить ближе к своим родителям, а я видел в переезде также возможность приобрести большую самостоятельность, чем имел в Гарварде. И вот весной 2006-го мы начали новую жизнь в Линчберге, расположенном в гористой части Вирджинии. Это была спокойная и размеренная жизнь, к которой и я, и Холли привыкли с детства.

* * *

Я некоторое время тихо лежал, пытаясь понять, что меня разбудило. Накануне, в воскресенье, стояла типичная для вирджинской осени погода – солнечная, ясная и прохладная. Мы с Холли и десятилетним Бондом ходили к соседям на барбекю. Вечером разговаривали по телефону с Эбеном (ему было уже двадцать), который учился на первом курсе Делаварского университета. Единственная маленькая неприятность этого дня заключалась в том, что все мы еще не избавились от легкой респираторной инфекции, которую где-то подцепили на прошлой неделе. К вечеру у меня заболела спина, и я немного прогрелся в теплой ванне, после чего боль, казалось, утихла. Я думал, не мог ли я так рано проснуться от того, что во мне еще бродит эта несчастная инфекция.

Я слегка пошевелился, и спину пронзила боль – гораздо более резкая, чем накануне вечером. Определенно, это давал себя знать вирус. Чем больше я приходил в себя ото сна, тем сильнее становилась боль. Снова заснуть я не мог, а до ухода на работу оставался еще целый час, поэтому я решил опять принять теплую ванну. Я сел, спустил ноги на пол и встал.

И сразу боль нанесла мне еще один удар – я почувствовал в основании позвоночника тупую болезненную пульсацию. Решив не будить Холли, я медленно побрел по коридору в ванную, не сомневаясь, что от тепла мне сразу станет лучше. Но я ошибся. Ванна наполнилась только наполовину, а я уже понял, что допустил ошибку. Боль стала настолько острой, что я подумал, не придется ли мне звать Холли, чтобы она помогла мне вылезти из ванны.

До чего же нелепо! Я вытянул руку и ухватился за полотенце, которое висело на вешалке прямо надо мной. Сдвинув его поближе к стене, чтобы не сорвать вешалку, я начал осторожно подтягиваться.

И снова меня пронзила такая сильная боль, что я задохнулся. Это, конечно, был не грипп. Но тогда что? Кое-как выбравшись из скользкой ванны, я накинул махровый халат, еле-еле дотащился до спальни и упал на кровать. Все тело мое было мокрым от холодного пота.

Холли пошевелилась и повернулась ко мне:

– В чем дело? Который час?

– Не знаю. У меня очень болит спина.

Холли стала массировать мне спину. Мне стало немного легче. Как правило, медики не любят болеть, и я – не исключение. Какое-то время я был уверен, что боль – и ее неведомая причина – наконец исчезнут совсем. Но к половине седьмого, когда мне нужно было ехать на работу, я едва не выл от боли и практически не мог двигаться.

Через час к нам вошел Бонд, страшно удивленный тем, что я еще дома.

– Что случилось?

– Папа плохо себя чувствует, милый, – сказала Холли.

Я лежал в постели, опираясь на подложенные подушки. Бонд подошел и начал бережно массировать мне виски.

От его прикосновений мою голову будто током пронзило. Я вскрикнул. Удивленный моей реакцией, Бонд отшатнулся.

– Все в порядке, – успокоила его встревоженная Холли. – Это не из-за тебя, просто у папы ужасно болит голова. – Затем я услышал, как она говорит скорее себе, чем мне: – Пожалуй, нужно вызвать скорую.

Еще больше, чем болеть, врачи не любят быть в роли пациента. Я сразу представил себе дом, полный врачей неотложной помощи, стандартные вопросы, отправку в больницу, оформление документов… Я думал, что вскоре мне станет лучше и я пожалею, что мы вызвали скорую помощь.

– Не надо, ничего страшного, – сказал я. – Сейчас мне больно, но скоро должно стать легче. А ты лучше помоги Бонду собраться в школу.

– Эбен, я все-таки думаю…

– Все будет в порядке, – прервал я ее, пряча лицо в подушку. От боли я все еще не мог шевельнуться. – Серьезно, не надо звонить. Я не настолько болен. Всего лишь мышечный спазм в нижней части спины и головная боль.

Холли неохотно оставила меня, спустилась с Бондом вниз, накормила его завтраком, после чего отправила к остановке, где мальчиков забирал школьный автобус. Когда Бонд выходил из дому, я вдруг подумал, что если у меня что-то серьезное и я все-таки окажусь в больнице, то сегодня не увижу его. Я собрал все свои силы и крикнул:

– Бонд, удачи тебе в школе!

Когда жена поднялась в спальню узнать, как я себя чувствую, я лежал без сознания. Подумав, что я заснул, она оставила меня отдыхать, спустилась вниз и позвонила кому-то из моих коллег, рассчитывая выяснить у него, что могло со мной случиться.

Через два часа Холли решила, что я уже достаточно отдохнул, и снова поднялась ко мне. Открыв дверь спальни, она увидела, что я лежу в прежнем положении, но, подойдя ближе, заметила, что мое тело не расслаблено, как обычно во сне, а напряженно вытянуто. Она включила свет и увидела, что меня сотрясает сильная судорога, нижняя челюсть неестественно выдвинута, а раскрытые глаза закатились так, что видны только белки.

– Эбен, скажи хоть что-нибудь! – закричала она.

Я не отвечал, и она позвонила по телефону 911. Скорая была на месте уже через десять минут. Меня быстро перенесли в машину и повезли в центральную больницу Линчберга.

Если бы я был в сознании, то объяснил бы Холли, что именно перенес за те ужасные минуты, пока она ждала скорую помощь. Это был эпилептический припадок, без сомнения вызванный каким-то невероятно мощным воздействием на мозг. Но, понятно, я не мог этого сделать.

В течение следующих семи дней жена и другие мои родственники видели только мое неподвижное тело. Что происходило вокруг меня, я вынужден восстанавливать по рассказам других. Во время комы моя душа, мой дух – назовите, как хотите, ту часть моей личности, которая делает меня человеком, – была мертва.

Эбен Александер

Доказательство Рая

Человек должен видеть вещи, как они есть, а не так, как он хочет их видеть.

Альберт Эйнштейн (1879 - 1955)

Маленьким я часто летал во сне. Обычно это происходило так. Мне снилось, будто я стою ночью в нашем дворе и смотрю на звезды, а потом вдруг отделяюсь от земли и медленно поднимаюсь вверх. Первые несколько дюймов подъема в воздух происходили самопроизвольно, без какого-либо участия с моей стороны. Но вскоре я заметил, что чем выше поднимаюсь, тем больше полет зависит от меня, точнее, от моего состояния. Если я бурно ликовал и возбуждался, то внезапно падал вниз, сильно ударяясь о землю. Но если я воспринимал полет спокойно, как нечто естественное, то стремительно уносился все выше и выше в звездное небо.

Возможно, отчасти из-за этих полетов во сне впоследствии у меня развилась страстная любовь к самолетам и ракетам - и вообще к любым летательным аппаратам, что могли снова подарить мне ощущение необъятного воздушного простора. Когда мне доводилось летать с родителями, то, каким бы дальним ни был перелет, меня невозможно было оторвать от иллюминатора. В сентябре 1968 года, в возрасте четырнадцати лет, я отдал все свои деньги, заработанные стрижкой лужаек, на занятия по управлению планером, которые вел один парень по имени Гус Стрит на Строберри-Хилл, небольшом «летном поле», заросшем травой, недалеко от моего родного городка Уинстон-Салем, Северная Каролина. До сих пор помню, как взволнованно колотилось мое сердце, когда я потянул на себя темно-красную круглую ручку, которая отцепила трос, соединяющий меня с самолетом-буксировщиком, и мой планер выкатился на взлетное поле. Впервые в жизни я испытал незабываемое чувство полной самостоятельности и свободы. Большинство моих друзей именно за это и любили бешеную езду на автомобиле, но, на мой взгляд, ничто не могло сравниться с восторгом от полета на высоте в тысячу футов.

В 1970-х годах, во время обучения в колледже университета Северной Каролины, я стал заниматься парашютным спортом. Наша команда казалась мне чем-то вроде тайного братства - ведь мы обладали особенными знаниями, не доступными всем остальным. Первые прыжки дались мне с большим трудом, меня одолевал настоящий страх. Но к двенадцатому прыжку, когда я шагнул за дверцу самолета, чтобы пролететь в свободном падении больше тысячи футов, прежде чем раскрою парашют (это был мой первый затяжной прыжок), я уже чувствовал себя уверенно. В колледже я совершил 365 прыжков с парашютом и налетал больше трех с половиной часов в свободном падении, выполняя в воздухе акробатические фигуры с двадцатью пятью товарищами. И хотя в 1976 году я перестал заниматься прыжками, мне продолжали сниться радостные и очень живые сны про скайдайвинг.

Больше всего мне нравилось прыгать ближе к вечеру, когда солнце начинало клониться к горизонту. Трудно описать мои чувства во время таких прыжков: мне казалось, что я все ближе и ближе подходил к тому, что невозможно определить, но чего я неистово жаждал. Это таинственное «нечто» не было восторженным ощущением полного одиночества, потому что обычно мы прыгали группами по пять, шесть, десять или двенадцать человек, составляя в свободном падении различные фигуры. И чем сложнее и труднее была фигура, тем больший восторг меня охватывал.

В 1975 году прекрасным осенним днем мы с ребятами из университета Северной Каролины и несколькими друзьями из Центра парашютной подготовки собрались потренироваться в групповых прыжках с построением фигур. Во время предпоследнего прыжка с легкого самолета D-18 «Бичкрафт» на высоте 10 500 футов мы делали снежинку из десяти человек. Нам удалось собраться в эту фигуру еще до отметки в 7000 футов, то есть мы целых восемнадцать секунд наслаждались полетом в этой фигуре, падая в разрыв между громадами высоких облаков, после чего на высоте 3500 футов разжали руки, отклонились друг от друга и раскрыли парашюты.

К моменту нашего приземления солнце стояло уже очень низко, над самой землей. Но мы быстро забрались в другой самолет и снова взлетели, так что нам удалось захватить последние лучи солнца и совершить еще один прыжок до его полного заката. На этот раз в прыжке участвовали двое новичков, которым впервые предстояла попытка присоединиться к фигуре, то есть подлететь к ней снаружи. Конечно, проще всего быть основным, базовым парашютистом, потому что ему нужно просто лететь вниз, тогда как остальным членам команды приходится маневрировать в воздухе, чтобы добраться до него и сцепиться с ним руками. Тем не менее оба новичка радовались трудному испытанию, как и мы, уже опытные парашютисты: ведь обучив молодых ребят, впоследствии мы вместе с ними могли совершать прыжки с еще более сложными фигурами.

Из группы в шесть человек, которой предстояло изобразить звезду над взлетно-посадочной полосой маленького аэродрома, расположенного вблизи городка Роанок-Рапидс, Северная Каролина, я должен был прыгать последним. Передо мной шел парень по имени Чак. Он обладал большим опытом в воздушной групповой акробатике. На высоте 7500 футов нас еще освещало солнце, но внизу уже поблескивали уличные фонари. Я всегда любил прыжки в сумерках, и этот обещал быть просто замечательным.

Мне предстояло покинуть самолет примерно через секунду после Чака, и чтобы догнать остальных, падение мое должно было проходить очень стремительно. Я решил нырнуть в воздух, как в море, вниз головой и в этом положении пролететь первые секунд семь. Это позволило бы мне падать почти на сто миль в час быстрее, чем мои товарищи, и оказаться на одном уровне с ними сразу после того, как они начнут сооружать звезду.

Обычно во время таких прыжков, спустившись до высоты 3500 футов, все парашютисты расцепляют руки и расходятся как можно дальше друг от друга. Затем каждый взмахивает руками, подавая сигнал, что готов раскрыть свой парашют, смотрит наверх, чтобы убедиться, что над ним никого нет, и только потом дергает за вытяжной трос.

Три, два, один… Марш!

Один за другим самолет покинули четыре парашютиста, за ними и мы с Чаком. Летя вниз головой и набирая скорость в свободном падении, я ликовал, что уже второй раз за день вижу заход солнца. Приближаясь к команде, я уже собирался резко затормозить в воздухе, выбросив руки в стороны - у нас были костюмы с крыльями из ткани от запястий до бедер, которые создавали мощное сопротивление, полностью раскрываясь на большой скорости.

Но мне не пришлось этого сделать.

Отвесно падая в направлении фигуры, я заметил, что один из ребят приближается к ней слитком быстро. Не знаю, может быть, его напугал стремительный спуск в узкий разрыв между облаками, напомнив, что он со скоростью двести футов в секунду мчится навстречу гигантской планете, плохо различимой в сгущающейся темноте. Так или иначе, но вместо того, чтобы медленно присоединиться к группе, он вихрем налетел на нее. И пять оставшихся парашютистов беспорядочно закувыркались в воздухе. К тому же они были слишком близко друг к другу.

Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга Эбен Александер

(Пока оценок нет)

Название: Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга
Автор: Эбен Александер
Год: 2013
Жанр: Эзотерика, Религия: прочее, Зарубежная эзотерическая и религиозная литература

О книге «Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга» Эбен Александер

О существовании Рая и Ада спорят до сих пор. И не только религиозные люди, а даже ученые. И у сторонников, и у противников есть свои аргументы, и даже доказательства. Конечно, каждый сам выбирает, верить ему в это или нет, но, думаю, узнать о том, что есть люди, которые имеют доказательства существования Рая, будет интересно всем.

Книга Эбен Александера «Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга» как раз о том, что Рай существует. Эту историю рассказывает нейрохирург, который проработал в больнице более 25 лет, также он является профессором в Гарвардской медицинской школе и в других учебных заведениях. Как известно, большинство врачей даже не допускают мыслей о том, что существуют Рай и Ад. Они к этому относятся с научной точки зрения, имеют четкие объяснения всем явлениям, связанными с перемещением души человека.

Конечно, в Рай и Ад можно верить или нет, а вот узнать, реально ли они существуют, мы сможем только после своей смерти. Но аргументы Эбен Александер действительно поражают и заставляют поверить автору. Так, он рассказал о том, что в то время, пока он был в коме, его мозг был практически мертв. То есть мозг не мог показать ему все те картинки, которые видел Эбен. Значит это было на самом деле.

Но с другой стороны, наш головной мозг способен на такие вещи, что порой сами врачи удивляются. Даже в ситуации с Эбен Александером, которому практически чудом удалось выжить от тяжелой и неизвестной формы менингита. Поэтому, ничего удивительного в том, что даже практически мертвый мозг продолжает отправлять импульсы, которые рисуют удивительные картинки.

Книга «Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга» однозначно заслуживает внимания. Здесь есть факты, которые невозможно опровергнуть. Смерть всегда интересует людей, ведь мы боимся неизвестности, хотим узнать больше о том, что нас ждет потом, за гранью Жизни.

Читать эту удивительную историю очень легко. Конечно, часто вы будете поражаться, удивляться и даже пугаться, но в целом Эбен Александер говорит о том, что смерти не стоит бояться. В другом мире хорошо и прекрасно, практически так же, как это принято считать.

Книга «Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга» понравится всем. Те, кто верит в Рай, найдут еще одно ему доказательство. Те, кто не верит, возможно, переоценят свои убеждения, а может найдут логическое объяснение всем тем вещам, которые происходят с людьми после смерти. В любом случае, книга и интересна, и очень полезна. Вы почерпнете для себя новые знания о головном мозге, а также о том, что ждет каждого из нас в конце туннеля.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно или читать онлайн книгу «Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга» Эбен Александер в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Цитаты из книги «Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга» Эбен Александер

Несомненно, любовь – это основа всего. Не какая-то абстрактная, невероятная, призрачная любовь, а самая обыкновенная, знакомая всем любовь – та самая любовь, с какой мы смотрим на жену и на детей и даже на наших домашних животных. В самой чистой и мощной форме эта любовь не ревнива, не эгоистична, а безусловна и абсолютна. Это самая первичная, непостижимо блаженная истина, что живет и дышит в сердце всего, что существует и будет существовать. И человек, не знающий этой любви и не вкладывающий ее во все свои поступки, не в состоянии даже отдаленно понять, кто он и зачем живет.

Человек должен видеть вещи, как они есть, а не так, как он хочет их видеть.

Безразличие к исходу только усиливало ощущение собственной неуязвимости.

В этой книге доктор Эбен Александер, нейрохирург с 25-летним стажем, профессор, преподававший в Гарвардской медицинской школе и других крупных американских университетах, делится с читателем впечатлениями о своем путешествии на тот свет. Его случай уникален. Пораженный внезапной и необъяснимой формой бактериального менингита, он чудесным образом исцелился после семидневной комы. Высокообразованный медик с огромным практическим опытом, который прежде не только не верил в загробную жизнь, но и мысли о ней не допускал, испытал перемещение своего «я» в высшие миры и столкнулся там с такими поразительными явлениями и откровениями, что, вернувшись к земной жизни, счел своим долгом ученого и врачевателя поведать о них всему миру.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга (Эбен Александер, 2013) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Человек должен видеть вещи, как они есть, а не так, как он хочет их видеть.

Альберт Эйнштейн (1879 – 1955)

Маленьким я часто летал во сне. Обычно это происходило так. Мне снилось, будто я стою ночью в нашем дворе и смотрю на звезды, а потом вдруг отделяюсь от земли и медленно поднимаюсь вверх. Первые несколько дюймов подъема в воздух происходили самопроизвольно, без какого-либо участия с моей стороны. Но вскоре я заметил, что чем выше поднимаюсь, тем больше полет зависит от меня, точнее, от моего состояния. Если я бурно ликовал и возбуждался, то внезапно падал вниз, сильно ударяясь о землю. Но если я воспринимал полет спокойно, как нечто естественное, то стремительно уносился все выше и выше в звездное небо.

Возможно, отчасти из-за этих полетов во сне впоследствии у меня развилась страстная любовь к самолетам и ракетам – и вообще к любым летательным аппаратам, что могли снова подарить мне ощущение необъятного воздушного простора. Когда мне доводилось летать с родителями, то, каким бы дальним ни был перелет, меня невозможно было оторвать от иллюминатора. В сентябре 1968 года, в возрасте четырнадцати лет, я отдал все свои деньги, заработанные стрижкой лужаек, на занятия по управлению планером, которые вел один парень по имени Гус Стрит на Строберри-Хилл, небольшом «летном поле», заросшем травой, недалеко от моего родного городка Уинстон-Салем, Северная Каролина. До сих пор помню, как взволнованно колотилось мое сердце, когда я потянул на себя темно-красную круглую ручку, которая отцепила трос, соединяющий меня с самолетом-буксировщиком, и мой планер выкатился на взлетное поле. Впервые в жизни я испытал незабываемое чувство полной самостоятельности и свободы. Большинство моих друзей именно за это и любили бешеную езду на автомобиле, но, на мой взгляд, ничто не могло сравниться с восторгом от полета на высоте в тысячу футов.

В 1970-х годах, во время обучения в колледже университета Северной Каролины, я стал заниматься парашютным спортом. Наша команда казалась мне чем-то вроде тайного братства – ведь мы обладали особенными знаниями, не доступными всем остальным. Первые прыжки дались мне с большим трудом, меня одолевал настоящий страх. Но к двенадцатому прыжку, когда я шагнул за дверцу самолета, чтобы пролететь в свободном падении больше тысячи футов, прежде чем раскрою парашют (это был мой первый затяжной прыжок), я уже чувствовал себя уверенно. В колледже я совершил 365 прыжков с парашютом и налетал больше трех с половиной часов в свободном падении, выполняя в воздухе акробатические фигуры с двадцатью пятью товарищами. И хотя в 1976 году я перестал заниматься прыжками, мне продолжали сниться радостные и очень живые сны про скайдайвинг.

Больше всего мне нравилось прыгать ближе к вечеру, когда солнце начинало клониться к горизонту. Трудно описать мои чувства во время таких прыжков: мне казалось, что я все ближе и ближе подходил к тому, что невозможно определить, но чего я неистово жаждал. Это таинственное «нечто» не было восторженным ощущением полного одиночества, потому что обычно мы прыгали группами по пять, шесть, десять или двенадцать человек, составляя в свободном падении различные фигуры. И чем сложнее и труднее была фигура, тем больший восторг меня охватывал.

В 1975 году прекрасным осенним днем мы с ребятами из университета Северной Каролины и несколькими друзьями из Центра парашютной подготовки собрались потренироваться в групповых прыжках с построением фигур. Во время предпоследнего прыжка с легкого самолета D-18 «Бичкрафт» на высоте 10 500 футов мы делали снежинку из десяти человек. Нам удалось собраться в эту фигуру еще до отметки в 7000 футов, то есть мы целых восемнадцать секунд наслаждались полетом в этой фигуре, падая в разрыв между громадами высоких облаков, после чего на высоте 3500 футов разжали руки, отклонились друг от друга и раскрыли парашюты.

К моменту нашего приземления солнце стояло уже очень низко, над самой землей. Но мы быстро забрались в другой самолет и снова взлетели, так что нам удалось захватить последние лучи солнца и совершить еще один прыжок до его полного заката. На этот раз в прыжке участвовали двое новичков, которым впервые предстояла попытка присоединиться к фигуре, то есть подлететь к ней снаружи. Конечно, проще всего быть основным, базовым парашютистом, потому что ему нужно просто лететь вниз, тогда как остальным членам команды приходится маневрировать в воздухе, чтобы добраться до него и сцепиться с ним руками. Тем не менее оба новичка радовались трудному испытанию, как и мы, уже опытные парашютисты: ведь обучив молодых ребят, впоследствии мы вместе с ними могли совершать прыжки с еще более сложными фигурами.

Из группы в шесть человек, которой предстояло изобразить звезду над взлетно-посадочной полосой маленького аэродрома, расположенного вблизи городка Роанок-Рапидс, Северная Каролина, я должен был прыгать последним. Передо мной шел парень по имени Чак. Он обладал большим опытом в воздушной групповой акробатике. На высоте 7500 футов нас еще освещало солнце, но внизу уже поблескивали уличные фонари. Я всегда любил прыжки в сумерках, и этот обещал быть просто замечательным.

Мне предстояло покинуть самолет примерно через секунду после Чака, и чтобы догнать остальных, падение мое должно было проходить очень стремительно. Я решил нырнуть в воздух, как в море, вниз головой и в этом положении пролететь первые секунд семь. Это позволило бы мне падать почти на сто миль в час быстрее, чем мои товарищи, и оказаться на одном уровне с ними сразу после того, как они начнут сооружать звезду.

Обычно во время таких прыжков, спустившись до высоты 3500 футов, все парашютисты расцепляют руки и расходятся как можно дальше друг от друга. Затем каждый взмахивает руками, подавая сигнал, что готов раскрыть свой парашют, смотрит наверх, чтобы убедиться, что над ним никого нет, и только потом дергает за вытяжной трос.

– Три, два, один… Марш!

Один за другим самолет покинули четыре парашютиста, за ними и мы с Чаком. Летя вниз головой и набирая скорость в свободном падении, я ликовал, что уже второй раз за день вижу заход солнца. Приближаясь к команде, я уже собирался резко затормозить в воздухе, выбросив руки в стороны – у нас были костюмы с крыльями из ткани от запястий до бедер, которые создавали мощное сопротивление, полностью раскрываясь на большой скорости.

Но мне не пришлось этого сделать.

Отвесно падая в направлении фигуры, я заметил, что один из ребят приближается к ней слишком быстро. Не знаю, может быть, его напугал стремительный спуск в узкий разрыв между облаками, напомнив, что он со скоростью двести футов в секунду мчится навстречу гигантской планете, плохо различимой в сгущающейся темноте. Так или иначе, но вместо того, чтобы медленно присоединиться к группе, он вихрем налетел на нее. И пять оставшихся парашютистов беспорядочно закувыркались в воздухе. К тому же они были слишком близко друг к другу.

Этот парень оставил за собой мощный турбулентный след. Этот воздушный поток очень опасен. Стоит другому парашютисту попасть в него, как скорость его падения стремительно возрастет, и он врежется в того, кто находится под ним. Это в свою очередь придаст сильное ускорение обоим парашютистам и швырнет их на того, кто еще ниже. Короче, произойдет страшная трагедия.

Изогнувшись, я отклонился от беспорядочно падающей группы и маневрировал до тех пор, пока не оказался прямо над «точкой», магическим пунктом на земле, над которым мы должны были раскрыть парашюты и начать медленный двухминутный спуск.

Я повернул голову и с облегчением увидел, что остальные прыгуны уже отдаляются друг от друга. Среди них был и Чак. Но, к моему удивлению, он двигался в моем направлении и скоро завис прямо подо мной. Видимо, во время беспорядочного падения группа прошла высоту 2000 футов быстрее, чем ожидал Чак. А может, он считал себя везунчиком, который может и не соблюдать установленных правил.

«Он не должен меня увидеть!» Не успела эта мысль промелькнуть у меня в голове, как за спиной Чака рванул вверх цветной вытяжной парашют. Парашют поймал обтекающий Чака ветер, дувший со скоростью сто двадцать миль в час, и понес его на меня, одновременно вытягивая основной парашют.

С момента, когда над Чаком раскрылся вытяжной парашют, у меня оставались какие-то доли секунды, чтобы среагировать. Меньше чем через секунду я должен был врезаться в его основной парашют и, скорее всего, в него самого. Если на такой скорости я налечу на его руку или ногу, то просто оторву ее и при этом сам получу роковой удар. Если же мы столкнемся телами, то неизбежно разобьемся.

Говорят, в подобных ситуациях кажется, что все происходит намного медленнее, и это верно. Мой мозг фиксировал происходящее, которое заняло всего несколько микросекунд, но воспринимал его наподобие фильма с замедленной съемкой.

Как только над Чаком взметнулся вытяжной парашют, мои руки сами собой прижались к бокам, и я перевернулся вниз головой, слегка изогнувшись. Изгиб тела позволил немного прибавить скорости. В следующее мгновение я сделал резкий рывок в сторону по горизонтали, отчего мое тело превратилось в мощное крыло, что позволило пулей пронестись мимо Чака как раз перед его раскрывшимся основным парашютом.

Я промчался мимо него на скорости больше ста пятидесяти миль в час, или двести двадцать футов в секунду. Вряд ли он успел заметить выражение моего лица. Иначе он увидел бы на нем невероятное изумление. Каким-то чудом мне удалось за считаные доли секунды среагировать на ситуацию, которая, будь у меня время на обдумывание, показалась бы просто неразрешимой!

И все же… И все же я с ней справился, и в результате мы с Чаком благополучно приземлились. У меня создалось впечатление, что, столкнувшись с экстремальной ситуацией, мой мозг сработал как какой-то сверхмощный вычислитель.

Как это случилось? За время более чем двадцатилетней работы нейрохирургом – когда я изучал мозг, наблюдал за его работой и производил на нем операции – я часто задавался этим вопросом. И в итоге пришел к выводу, что мозг является настолько феноменальным органом, что мы даже не догадываемся о его невероятных способностях.

Сейчас-то я уже понимаю, что настоящий ответ на этот вопрос гораздо более сложный и принципиально иной. Но чтобы осознать это, мне пришлось пережить события, полностью изменившие мою жизнь и мировоззрение. Данная книга и посвящена этим событиям. Они доказали мне, что, каким бы замечательным органом ни был мозг человека, не он спас меня в тот роковой день. То, что вмешалось в действие в ту секунду, когда уже начал раскрываться основной парашют Чака, было другой, глубоко скрытой стороной моей личности. Это она сумела так мгновенно сработать, потому что, в отличие от моего мозга и тела, существует вне времени.

Это она заставляла меня, мальчишку, так рваться в небо. Это не только самая развитая и мудрая сторона нашей личности, но и самая глубинная, сокровенная. Однако большую часть моей взрослой жизни я в это не верил.

Однако теперь верю, и из дальнейшего рассказа вы поймете почему.

Моя профессия – нейрохирург.

В 1976 году я окончил университет Северной Каролины в Чэпел-Хилл по специальности химика и в 1980-м получил степень доктора в Медицинской школе Дьюкского университета. Одиннадцать лет, включая обучение в Медицинской школе, затем ординатуру в Дьюке, а также работу в Массачусетской общей больнице и в Медицинской школе Гарварда, я специализировался в нейроэндокринологии, изучал взаимодействие между нервной системой и эндокринной, состоящей из желез, вырабатывающих различные гормоны и регулирующих деятельность организма. Два года из этих одиннадцати лет я исследовал патологическую реакцию кровеносных сосудов определенных участков мозга при разрыве аневризмы – синдрома, известного как церебральный вазоспазм.

Окончив аспирантуру по специальности цереброваскулярной нейрохирургии в городе Ньюкасл-на-Тайне в Великобритании, я пятнадцать лет занимался преподавательской деятельностью в Гарвардской медицинской школе в должности адъюнкт-профессора по неврологии. За эти годы я прооперировал огромное количество пациентов, многие из которых поступали с крайне тяжелыми и опасными для жизни заболеваниями мозга.

Большое внимание я уделял изучению передовых методов лечения, в частности стереотаксической радиохирургии, которая позволяет хирургу локализованно воздействовать на определенную точку мозга радиационными лучами, не затрагивая окружающих тканей. Я принимал участие в развитии и использовании магнитно-резонансной томографии, которая представляет собой один из современных методов исследования опухолей мозга и различных нарушений его сосудистой системы. В течение этих лет я написал, один или в соавторстве с другими учеными, более ста пятидесяти статей для серьезных медицинских журналов и более двухсот раз выступал с докладами о своей работе на научно-медицинских конференциях по всему миру.

Одним словом, я целиком посвятил себя науке. Я считаю большой жизненной удачей то, что мне удалось найти свое призвание – познавая механизм функционирования организма человека, в особенности его мозга, врачевать людей с использованием достижений современной медицины. Но что не менее важно, я женился на замечательной женщине, подарившей мне двух прекрасных сыновей, и, хотя работа отнимала у меня достаточно много времени, я никогда не забывал о семье, которую всегда считал еще одним благословенным даром судьбы. Одним словом, моя жизнь складывалась очень удачно и счастливо.

Однако 10 ноября 2008 года, когда мне было пятьдесят четыре, удача, казалось, изменила мне. В результате очень редкого заболевания я на целых семь дней погрузился в кому. Все это время мой неокортекс – новая кора, то есть верхний слой полушарий мозга, который, в сущности, и делает нас людьми, – был отключен, не действовал, практически не существовал.

Когда у человека отключается мозг, он тоже перестает существовать. При моей специальности мне приходилось слышать множество рассказов людей, переживших необычный опыт, как правило после остановки сердца: якобы они оказывались в каком-то таинственном и прекрасном месте, разговаривали с умершими родственниками и даже лицезрели самого Господа Бога.

Все эти рассказы, конечно, были очень интересными, но, на мой взгляд, представляли собой фантазии, чистый вымысел. Что вызывает эти «потусторонние» переживания, о которых говорят люди, пережившие клиническую смерть? Я ничего не утверждал, но в глубине души был уверен, что они связаны с какими-то нарушениями в работе мозга. Все наши переживания и представления берут начало в сознании. Если же мозг парализован, отключен, вы не можете находиться в сознании.

Потому что мозг – это механизм, который прежде всего продуцирует сознание. Разрушение этого механизма означает смерть сознания. При всем невероятно сложном и таинственном функционировании мозга это просто как дважды два. Выдерните шнур из розетки, и телевизор перестанет работать. И шоу заканчивается, как бы оно вам ни нравилось. Приблизительно так я сказал бы до того, как отключился мой собственный мозг.

Во время комы мой мозг не то чтобы работал неправильно – он вообще не работал. Сейчас я думаю, что именно полностью не функционирующий мозг и повлек за собой глубину и интенсивность опыта клинической смерти (ОКС), который я перенес во время комы. Большинство рассказов об ОКС получены от людей, переживших временную остановку сердца. В этих случаях неокортекс тоже на время отключается, но не подвергается необратимым повреждениям – в том случае, если не позже чем через четыре минуты поступление насыщенной кислородом крови в мозг восстанавливается при помощи сердечно-легочной реанимации или благодаря самопроизвольному восстановлению сердечной деятельности. Но в моем случае неокортекс не подавал признаков жизни! Я столкнулся с реальностью мира сознания, который существовал абсолютно независимо от моего бездействующего мозга.

Личный опыт клинической смерти стал для меня настоящим взрывом, потрясением. Как нейрохирург, имеющий за плечами большой стаж научной и практической работы, я лучше других мог не только верно оценить реальность испытанного мной, но и сделать соответствующие выводы.

Эти выводы невероятно важны. Мой опыт показал мне, что смерть организма и мозга не означает смерть сознания, что человеческая жизнь продолжается и после погребения его материального тела. Но самое важное – она продолжается под пристальным взглядом Бога, Который любит всех нас и заботится о каждом из нас и о том мире, куда в конечном счете идет сама вселенная и все, что в ней есть.

Мир, где я оказался, был реальным – настолько реальным, что по сравнению с этим миром жизнь, которую мы ведем здесь и сейчас, является полностью призрачной. Однако это не означает, что я не дорожу своей теперешней жизнью. Напротив, я ценю ее еще больше, чем прежде. Потому что теперь я понимаю ее истинное значение.

Жизнь не является чем-то бессмысленным. Но отсюда мы не в состоянии это понять, во всяком случае, далеко не всегда. История происшедшего со мной за время пребывания в коме исполнена глубочайшего смысла. Но рассказать о ней довольно трудно, так как она слишком чужда нашим привычным представлениям. Я не могу кричать о ней на весь мир. Вместе с тем мои выводы основаны на медицинском анализе и знании самых передовых концепций науки о мозге и сознании. Осознав истину, лежащую в основе моего путешествия, я понял, что просто обязан поведать о ней. Сделать это самым достойным образом стало для меня главной задачей.

Это не значит, что я оставил научную и практическую деятельность нейрохирурга. Просто теперь, когда мне выпала честь понять, что наша жизнь не заканчивается со смертью тела и мозга, я считаю своим долгом, своим призванием рассказать людям о том, что видел за пределами своего тела и этого мира. Особенно важным мне представляется сделать это для тех, кто слышал рассказы о подобных моему случаях и хотел бы им верить, но что-то мешает этим людям целиком принять их на веру.

Моя книга и заключенное в ней духовное послание обращено в первую очередь именно им. Мой рассказ невероятно важен и при этом полностью правдив.

Доктор Эбен Александер, нейрохирург с 25-летним стажем, профессор, преподававший в Гарвардской медицинской школе и других крупных американских университетах, поделился с читателями впечатлениями о своем путешествии в потусторонний мир.

Этот случай поистине уникален. Пораженный тяжелой формой бактериального менингита, он необъяснимым образом исцелился после семидневной комы. Высокообразованный медик с огромным практическим опытом, который прежде не только не верил в загробную жизнь, но и мысли о ней не допускал, испытал перемещение своего «я» в высшие миры и столкнулся там с такими поразительными явлениями и откровениями, что, вернувшись к земной жизни, счел своим долгом ученого и врачевателя поведать о них всему миру.

10 ноября 2008 года в результате очень редкого заболевания я на целых семь дней погрузился в кому. Все это время мой неокортекс - новая кора, то есть верхний слой полушарий мозга, который, в сущности, и делает нас людьми, - был отключен, не действовал, практически не существовал.

Когда у человека отключается мозг, он тоже перестает существовать. При моей специальности мне приходилось слышать множество рассказов людей, переживших необычный опыт, как правило после остановки сердца: якобы они оказывались в каком-то таинственном и прекрасном месте, разговаривали с умершими родственниками и даже лицезрели самого Господа Бога.

Все эти рассказы, конечно, были очень интересными, но, на мой взгляд, представляли собой фантазии, чистый вымысел. Что вызывает эти «потусторонние» переживания, о которых говорят люди, пережившие клиническую смерть? Я ничего не утверждал, но в глубине души был уверен, что они связаны с какими-то нарушениями в работе мозга. Все наши переживания и представления берут начало в сознании. Если же мозг парализован, отключен, вы не можете находиться в сознании.

Потому что мозг - это механизм, который прежде всего продуцирует сознание. Разрушение этого механизма означает смерть сознания. При всем невероятно сложном и таинственном функционировании мозга это просто как дважды два. Выдерните шнур из розетки, и телевизор перестанет работать. И шоу заканчивается, как бы оно вам ни нравилось. Приблизительно так я сказал бы до того, как отключился мой собственный мозг.

Во время комы мой мозг не то чтобы работал неправильно - он вообще не работал. Сейчас я думаю, что именно полностью не функционирующий мозг и повлек за собой глубину и интенсивность опыта клинической смерти (ОКС), который я перенес во время комы. Большинство рассказов об ОКС получены от людей, переживших временную остановку сердца. В этих случаях неокортекс тоже на время отключается, но не подвергается необратимым повреждениям - в том случае, если не позже чем через четыре минуты поступление насыщенной кислородом крови в мозг восстанавливается при помощи сердечно-легочной реанимации или благодаря самопроизвольному восстановлению сердечной деятельности. Но в моем случае неокортекс не подавал признаков жизни! Я столкнулся с реальностью мира сознания, который существовал абсолютно независимо от моего бездействующего мозга.

Личный опыт клинической смерти стал для меня настоящим взрывом, потрясением. Как нейрохирург, имеющий за плечами большой стаж научной и практической работы, я лучше других мог не только верно оценить реальность испытанного мной, но и сделать соответствующие выводы.

Эти выводы невероятно важны. Мой опыт показал мне, что смерть организма и мозга не означает смерть сознания, что человеческая жизнь продолжается и после погребения его материального тела. Но самое важное - она продолжается под пристальным взглядом Бога, Который любит всех нас и заботится о каждом из нас и о том мире, куда в конечном счете идет сама вселенная и все, что в ней есть.

Мир, где я оказался, был реальным - настолько реальным, что по сравнению с этим миром жизнь, которую мы ведем здесь и сейчас, является полностью призрачной. Однако это не означает, что я не дорожу своей теперешней жизнью. Напротив, я ценю ее еще больше, чем прежде. Потому что теперь я понимаю ее истинное значение.

Жизнь не является чем-то бессмысленным. Но отсюда мы не в состоянии это понять, во всяком случае, далеко не всегда. История происшедшего со мной за время пребывания в коме исполнена глубочайшего смысла. Но рассказать о ней довольно трудно, так как она слишком чужда нашим привычным представлениям.

Темнота, но зримая темнота - будто ты погрузился в грязь, но видишь сквозь нее. Да, пожалуй, эту темноту лучше сравнить с густой желеобразной грязью. Прозрачной, но мутной, расплывчатой, вызывающей удушье и клаустрофобию.

Сознание, но без памяти и без ощущения самого себя - как сон, когда понимаешь, что происходит вокруг тебя, но не знаешь, кто ты.

И еще звук: низкий ритмичный стук, отдаленный, но достаточно сильный, когда чувствуешь каждый удар. Сердцебиение? Да, похоже, но звук более глухой, более механический - напоминает стук металла о металл, будто где-то далеко какой-то исполин, подземный кузнец бьет молотом по наковальне: удары такие мощные, что вызывают вибрацию земли, грязи или какого-то непонятного вещества, в котором я пребывал.

У меня не было тела - во всяком случае, я его не ощущал. Я просто… находился там, в этой пульсирующей и пронизываемой ритмичными ударами темноте. В то время я мог бы ее назвать предначальной тьмой. Но тогда я не знал этих слов. Собственно, я вообще не знал слов. Слова, употребленные здесь, появились намного позднее, когда, вернувшись в этот мир, я записывал свои воспоминания. Язык, эмоции, способность рассуждать - все это было утрачено, будто меня отбросило далеко назад, к начальной точке зарождения жизни, когда уже появилась примитивная бактерия, неведомым образом захватившая мой мозг и парализовавшая его работу.

Сколько я находился в этом мире? Не имею представления. Практически невозможно описать ощущение, которое испытываешь, попав в место, где отсутствует чувство времени. Когда потом я туда попадал, то понимал, что я (каким бы ни было это «я») всегда был и буду там.

Я не возражал против этого. Да и почему бы я стал возражать, если это существование было единственным, какое я знал? Не помня ничего лучшего, я не очень интересовался, где именно пребывал. Припоминаю, я раздумывал, выживу я или нет, но безразличие к исходу только усиливало ощущение собственной неуязвимости. Я не ведал о принципах мира, в котором находился, но не спешил узнать их. Какая разница?

Не могу сказать, когда точно это началось, но в какой-то момент я стал сознавать вокруг себя какие-то предметы. Они походили одновременно на корни растений и на кровеносные сосуды в невероятно громадной грязной утробе. Светясь мутным красным светом, они тянулись откуда-то далеко сверху куда-то далеко вниз. Теперь я могу сравнить это с тем, как если бы крот или дождевой червь, находясь глубоко под землей, каким-то образом мог видеть вокруг себя переплетенные корни трав и деревьев.

Вот почему, вспоминая это место позднее, я решил назвать его Среда обитания, какой ее видит Червяк (или, коротко, Страна Червяка). Довольно долго я предполагал, что образ этого места мог быть навеян каким-то воспоминанием о состоянии моего мозга, только что подвергшегося атаке опасной и агрессивной бактерии.

Но чем больше я думал над этим объяснением (напоминаю, что это было гораздо позднее), тем меньше видел в нем смысл. Потому что - как же трудно все это описать, если вы сами не бывали в этом месте! - когда я там находился, мое сознание не было затуманено или искажено. Оно было просто. ограничено. Там я не был человеком. Но не был и животным. Я был существом более ранним и примитивным, чем животное или человек. Я был просто одинокой искрой сознания в безвременном красно-коричневом пространстве.

Чем дольше я там оставался, тем мне становилось неуютнее. Сначала я так глубоко погрузился в эту зримую тьму, что не ощущал разницы между мной и этой одновременно и мерзкой и знакомой материей, окружающей меня. Но постепенно ощущение глубокого, безвременного и беспредельного погружения уступило место новому чувству: что на самом деле я вовсе не являюсь частью этого подземного мира, а просто каким-то образом попал в него.

Из этой мерзости всплывали, как пузыри, морды страшных животных, издавали вой и визг, потом пропадали. Я слышал прерывистое глухое рычание. Иногда это рычание переходило в смутные ритмичные напевы, одновременно пугающие и странно знакомые - будто в какой-то момент я сам знал и напевал их.

Поскольку я не помнил своего предыдущего существования, мое пребывание в этой стране казалось бесконечным. Сколько времени я там провел? Месяцы? Годы? Вечность? Так или иначе, наконец, наступил момент, когда мою прежнюю равнодушную беззаботность целиком смел леденящий ужас. Чем отчетливее я чувствовал себя собой - как нечто обособленное от окружающих меня холода, сырости и мрака, - тем отвратительнее и страшнее казались мне звериные морды, всплывающие из этого мрака. Приглушенный расстоянием равномерный стук становился все резче и громче, напоминая трудовой ритм некоей армии подземных троллей-рабочих, выполняющих бесконечную, невыносимо монотонную работу. Движение вокруг меня стало более заметным и ощутимым, как если бы змеи или другие червеобразные создания плотной группой пробирались мимо, иногда касаясь меня гладкой кожей или подобием ежовых колючек.

Затем я почувствовал зловоние, в котором смешались запахи испражнений, крови и рвоты. Иными словами, запах биологического происхождения, но мертвого, а не живого существа. По мере того как мое сознание все более обострялось, мной все больше овладевал страх, панический ужас. Я не знал, кто или что я, но это место было мне мерзко и чуждо. Необходимо было выбраться оттуда.

Не успел я задаться этим вопросом, как сверху из мрака появилось нечто новое: оно не было ни холодным, ни мертвым, ни темным, а являло собой полную противоположность всех этих качеств. Даже если бы я потратил на это весь остаток моих дней, я не смог бы воздать должное той сущности, что сейчас приближалась ко мне, и хотя бы отчасти описать, какой она была прекрасной.

Но я продолжаю свои попытки.

Во мраке возникло нечто.

Медленно вращаясь, оно испускало тончайшие лучи золотисто-белого света, и постепенно окружающая меня тьма стала раскалываться и распадаться.

Затем я услышал новый звук: живое звучание прекрасной музыки, насыщенной богатством тонов и оттенков. По мере того как на меня нисходил этот ясный белый свет, музыка становилась все громче и заглушала монотонный стук, который, казалось, целую вечность был единственным, что я здесь слышал.

Свет все приближался, словно вращаясь вокруг невидимого центра и распространяя вокруг пучки и нити чистого белого сияния, которое, теперь я отчетливо видел, поблескивало золотом.

Затем в самом центре сияния появилось еще что-то. Я напряг сознание, изо всех сил стараясь понять, что это такое.

Отверстие! Теперь я смотрел не на медленно вращающееся сияние, а сквозь него. Едва осознав это, я начал стремительно подниматься вверх.

Послышался свист, напоминающий свист ветра, и через мгновение я вылетел в это отверстие и оказался в совершенно ином мире. Никогда я не видел ничего более странного и вместе с тем более прекрасного.

Сияющий, трепетный, полный жизни, ошеломляющий, вызывающий самозабвенный восторг. Я мог бы до бесконечности громоздить определения, чтобы описать, как выглядел этот мир, но их просто не хватает в нашем языке. У меня было чувство, будто я только что родился. Не переродился и не возродился, а впервые появился на свет.

Подо мной расстилалась местность, покрытая густой роскошной растительностью, походившая на Землю. Это и была Земля, но вместе с тем не была. Ощущение можно сравнить с тем, как если бы родители привезли тебя в какое-то место, где ты прожил несколько лет в раннем детстве. Ты не знаешь это место. Во всяком случае, так тебе кажется. Но, оглядываясь вокруг, чувствуешь, как что-то притягивает тебя, и понимаешь, что в самой глубине твоей души хранится память об этом месте, ты его вспоминаешь и радуешься, что снова здесь оказался.

Я летел над лесами и полями, реками и водопадами, время от времени замечая внизу людей и весело играющих детей. Люди пели и кружились в танце, иногда я видел рядом с ними собак, которые тоже радостно бегали и прыгали. На людях были простые, но красивые одежды, и мне казалось, что цвета этой одежды были такими же теплыми и яркими, как трава и цветы, усеивающие всю местность.

Прекрасный, невероятный призрачный мир.

Но только этот мир не был призрачным. Хотя я не знал, где находился и даже кем был, я чувствовал абсолютную уверенность в одном: мир, в котором я вдруг очутился, совершенно реальный, настоящий.

Не могу сказать, сколько именно времени я летел. (Время в этом месте отличается от простого линейного у нас на Земле, и безнадежно пытаться внятно его передать.) Но в какой-то момент я осознал, что нахожусь в вышине не один.

Рядом со мной была красивая девушка с высокими скулами и темносиними глазами. Она была одета в такое же простое и свободное платье, какие носили люди внизу. Ее милое лицо обрамляли золотисто-каштановые волосы. Мы неслись в воздухе на какой-то плоскости, разрисованной затейливым узором, сияющим неописуемо яркими красками, - это было крыло бабочки. Вообще вокруг нас порхали миллионы бабочек - они образовывали широкие волны, обрушивающиеся на зеленые луга и снова взмывающие вверх. Бабочки держались вместе и казались живой и трепетной рекой цветов, струящейся в воздухе. Мы медленно парили в высоте, под нами проплывали цветущие луга и зеленые леса, и когда мы спускались к ним, на ветках раскрывались бутоны. Платье на девушке было простым, но его цвета - светло-голубой, индиго, светло-оранжевый и нежный персиковый - рождали такое же ликующее и радостное настроение, что и вся местность. Девушка смотрела на меня. У нее был взгляд, который, если видеть его всего несколько секунд, придает смысл всей вашей жизни вплоть до настоящего момента, независимо от того, что в ней происходило раньше. Этот взгляд не был просто романтичным или дружеским. Каким-то таинственным образом в нем проглядывало нечто неизмеримо превосходящее все виды любви, какие знакомы нам в нашем бренном мире. Он одновременно излучал все разновидности земной любви - материнскую, сестринскую, супружескую, дочернюю, дружескую - и вместе с тем любовь бесконечно более глубокую и целомудренную.

Девушка разговаривала со мной без слов. Ее мысли проникали в меня подобно воздушной струе, и я мгновенно понимал их искренность и правдивость. Я знал это точно так, как знал, что окружающий меня мир настоящий, а вовсе не воображаемый, неуловимый и преходящий.

Все «сказанное» можно было разделить на три части, и в переводе на наш, земной язык я выразил бы его смысл приблизительно в следующих предложениях:

«Тебя вечно любят и оберегают».

«Тебе нечего бояться».

«Нет ничего такого, что ты мог бы сделать неправильно».

От этого послания я испытал чувство невероятного облегчения. Словно мне вручили список правил игры, в которую я играл всю жизнь, полностью не понимая их.

Мы покажем тебе здесь много интересного, - сообщила девушка, не прибегая к помощи слов, а пересылая мне непосредственно их смысл. - Но потом ты вернешься назад.

На это у меня нашелся только один вопрос:

Куда назад?

Вспомните, кто разговаривает с вами сейчас. Поверьте, я не страдаю слабоумием и излишней сентиментальностью. Я знаю, как выглядит смерть. Я знаю человеческую природу и, хотя не материалист, являюсь в своей области довольно приличным специалистом. Я способен отличить фантазию от действительности и знаю, что опыт, который теперь пытаюсь передать вам, правда, довольно смутно и сумбурно, был не только особым, но и самым реальным в моей жизни переживанием.

Тем временем я пребывал в облаках. Огромных, пышных, розовато-белых облаках, которые ярко выделялись на фоне темно-синего неба.

Над облаками, в невероятной небесной выси, скользили существа в виде прозрачных мерцающих шаров, оставляя за собой следы наподобие длинного шлейфа.

Птицы? Ангелы? Эти слова приходят мне в голову сейчас, когда я записываю свои воспоминания. Однако ни одно слово из нашего земного языка не в силах передать правильное представление об этих существах, настолько они отличались от всего, что я знаю. Они были более совершенными, высшими существами.

С высоты доносились раскатистые и гулкие звуки, напоминающие хоральное пение, и я подумал, не эти ли крылатые существа издают их. Размышляя над этим феноменом позднее, я предположил, что радость этих созданий, парящих в небесной выси, была так велика, что они и должны были издавать эти звуки - если бы они не выражали таким образом свою радость, то просто не смогли бы ее вместить. Звуки были осязаемыми и почти материальными, как капли дождя, которые как бы вскользь касаются вашей кожи.

В этом месте, где я теперь оказался, слух и зрение не существовали по отдельности. Я слышал видимую красоту этих искрящихся серебром существ в вышине и видел волнующе прекрасное совершенство их радостных песен. Казалось, здесь было просто невозможно воспринимать что-либо слухом и зрением, не слившись с ним воедино каким-то таинственным образом.

И еще раз подчеркну, что сейчас, оглядываясь назад, я бы сказал, что в том мире было действительно невозможно смотреть на что-либо, потому что сам предлог «на» подразумевает взгляд со стороны, некую отдаленность от объекта наблюдения, чего там не было. Все было совершенно отчетливым и вместе с тем являлось частью чего-то еще, как какой-нибудь завиток в пестром переплетении рисунка персидского ковра или крохотный штрих в узоре крыла бабочки.

Веял теплый ветерок, что слегка колышет листву деревьев прекрасным летним днем и восхитительно освежает. Божественный бриз.

Я начал мысленно задавать вопросы этому ветерку - и божественному существу, которое, как я чувствовал, стояло за всем этим или было внутри этого.

«Где находится это место?»

«Почему я здесь оказался?»

Каждый раз, как я безмолвно задавал вопрос, на него немедленно поступал ответ в виде вспышек света, цвета, любви и красоты, которые волнами проходили сквозь меня. И вот что важно: эти вспышки не заглушали моих вопросов, поглощая их. Они отвечали на них, но без слов. Я воспринимал эти мысли-ответы непосредственно, всем своим существом. Но они были иными, чем мысли наши, земные. Эти мысли были осязаемыми - горячее огня и влажнее воды - и передавались мне в одно мгновение, а я так же быстро и без усилий воспринимал их. На Земле для понимания их у меня ушли бы годы.

Я продолжал двигаться вперед и очутился в беспредельной пустоте, абсолютно темной, но при этом удивительно уютной и умиротворяющей.

При полной тьме она была полна света, излучаемого, казалось, сияющим шаром, чье присутствие я ощущал где-то рядом. Шар был живым и почти таким же осязаемым, каким было пение ангельских существ. Мое положение странно напоминало положение эмбриона в утробе матери. У зародыша в утробе есть молчаливый партнер - плацента, которая питает его и служит посредником в отношениях с вездесущей и все же невидимой матерью. В данном случае матерью был Бог, Создатель, Божественное Начало - назовите как хотите, Высшее Существо, создавшее Вселенную и все в ней сущее. Это Существо было так близко, что я едва ли не чувствовал себя слившимся с Ним. И вместе с тем я ощущал Его как нечто необъятное и всеобъемлющее, видел, насколько я ничтожен и мал по сравнению с Ним. В дальнейшем я буду часто использовать слово «Ом», а не местоимения «Он», «Она» или «Оно» для обозначения Бога, Аллаха, Иеговы, Брахмы, Вишну, Создателя и Божественного Начала. Ом - так называл я Бога в моих первоначальных записях после комы; «Ом» - это слово, которое в моей памяти ассоциировалось с Богом. Всезнающий, всемогущий и безоговорочно любящий Ом не имеет пола, и ни один эпитет не в силах передать Его сущность.

Сама непостижимая необъятность, отличающая меня от Ома, как я понял, была причиной того, что мне в спутники был дан Шар. Не в силах полностью это осмыслить, я все же был уверен, что Шар служил «переводчиком», «посредником» между мной и этой необыкновенной сущностью, окружающей меня. Как если бы я рождался в мире неизмеримо больше нашего, и сама Вселенная была гигантской космической утробой, а Шар (который каким-то образом оставался связанным с Девушкой на Крыле Бабочки и который на самом деле и был ею) вел меня в этом процессе.

Я продолжал спрашивать и получать ответы. Хотя ответы воспринимались мной не облеченными в слова, «голос» Существа был ласковым и - понимаю, это может показаться странным - отражающим Его Личность. Оно прекрасно понимало людей и обладало присущими им качествами, но в неизмеримо большем масштабе. Оно досконально знало меня и было преисполнено чувств, которые в моем представлении всегда ассоциировались только с людьми: в Нем были сердечность, сочувствие, понимание, грусть и даже ирония и юмор.

При помощи Шара Ом поведал мне, что существует не одна, а непостижимое множество вселенных, но в основе каждой из них лежит любовь. Во всех вселенных присутствует и зло, но лишь в незначительном количестве. Зло необходимо, так как без него невозможно проявление свободной воли человека, а без свободной воли не может быть развития - не может быть движения вперед, без которого мы не сможем стать такими, какими Бог хочет нас видеть.

Каким бы ужасающим и всесильным ни казалось зло в мире, подобном нашему, в картине космического мира любовь обладает сокрушительной силой и, в конце концов, торжествует.

Я видел изобилие жизненных форм в этих неисчислимых вселенных, включая те, чей интеллект был гораздо более развит, чем интеллект человека. Я видел, что их масштабы неимоверно превосходят масштабы нашей Вселенной, но единственно возможный способ познать эти величины - это проникнуть в одну из них и почувствовать их на себе. Из более малого пространства их невозможно ни узнать, ни постигнуть. В этих высших мирах также существуют причины и следствия, но они находятся за пределами нашего земного понимания. Время и пространство нашего земного мира в высших мирах сопряжены друг с другом неразрывной и непостижимой для нас связью. Иными словами, эти миры не совсем чужды нам, поскольку являются частью той же самой всеобъемлющей божественной Сущности. Из высших миров можно попасть в любое время и место нашего мира.

Понадобится вся моя жизнь, если не больше, чтобы разобраться в том, что я узнал. Данные мне знания не были преподаны, как на уроке истории или математики. Восприятие их происходило непосредственно, их не нужно было заучивать и запоминать. Знания усваивались мгновенно и навсегда. Они не утрачиваются, как это бывает с обычной информацией, и я до сих пор полностью владею этими знаниями - в отличие от сведений, полученных в школе.

Но это не означает, что я с такой же легкостью могу применять эти знания. Ведь теперь, вернувшись в наш мир, я вынужден пропускать их через мой материальный мозг с его ограниченными возможностями. Но они остаются при мне, я чувствую их неотъемлемость. Для человека, который, подобно мне, всю свою жизнь усердно накапливал знания традиционным образом, открытие столь высокого уровня обучения дает пищу для размышлений на целые века.

Что-то меня потянуло. Не так, как если бы кто-то схватил за руку, а более слабо, менее ощутимо. Это можно было сравнить с тем, как сразу меняется настроение, стоит солнцу скрыться за облаком. Я возвращался назад, улетал прочь от Средоточия. Его сияющая черная тьма незаметно сменилась зеленым ландшафтом Врат. Взглянув вниз, я снова увидел людей, деревья, сверкающие реки и водопады, а надо мной в небе по-прежнему парили существа, подобные ангелам.

И моя спутница тоже оказалась там. Она, конечно, была рядом во время моего путешествия в Средоточие, приняв форму Шара света. Но сейчас снова приобрела образ девушки. На ней было прежнее прекрасное одеяние, и, увидев ее, я испытал такую же радость, какую испытывает ребенок, заблудившийся в огромном чужом городе, когда вдруг видит знакомое лицо.

Мы многое покажем тебе, но потом ты вернешься назад.

Это послание, бессловесно внушенное мне у входа в неисповедимую темноту Средоточия, вспомнилось сейчас. Теперь я уже понимал, что значит «назад».

Это Страна Червяка, откуда началась моя одиссея.

Но на этот раз все было иначе. Спускаясь в мрачную тьму и уже зная, что находится над нею, я не испытывал тревоги.

По мере того как великолепная музыка Врат стихала, уступая место пульсирующим ударам нижнего мира, я воспринимал слухом и зрением все его явления. Так взрослый человек видит место, где когда-то испытал невыразимый ужас, но теперь уже не боится. Мрачная тьма, всплывающие и исчезающие звериные морды, спускающиеся сверху корни, переплетенные наподобие артерий, больше не внушали страха, так как я понимал - понимал без слов, - что не принадлежал этому миру, а просто посещал его.

Но почему я снова здесь оказался?

Ответ пришел так же мгновенно и безмолвно, как в верхнем, сияющем мире. Это приключение было своего рода экскурсией, великим обзором невидимой, духовной стороны существования. И как всякая добротная экскурсия, она включала все этажи и уровни.

Когда я возвратился в нижнее царство, своеобразное течение тамошнего времени продолжалось. Слабое, очень отдаленное представление о нем можно составить, вспомнив ощущение времени во сне. Ведь во сне очень трудно определить, что происходит «до», а что - «после». Вы можете видеть сон и знать, что будет дальше, хотя еще этого не испытали. «Время» нижнего царства в чем-то такое, хотя должен подчеркнуть, что происходившее со мной не имело ничего общего с путаницей земных снов.

Как долго я был в «преисподней» на этот раз? У меня нет точного представления - нет возможности измерить этот отрезок времени. Но я точно знаю, что после возвращения в нижний мир я довольно долго не мог понять, что теперь способен руководить направлением своего движения - что я уже не в плену у нижнего мира. Сосредоточив усилия, я мог возвратиться в верхние сферы. В какой-то момент пребывания в мрачной глубине мне очень захотелось вернуть Струящуюся Мелодию. После нескольких попыток вспомнить мелодию и вращающийся Шар света, издающий ее, прекрасная музыка зазвучала в моем сознании. Чарующие звуки пронзили студенистый мрак, и я стал подниматься.

Так я обнаружил, что для того, чтобы двигаться к верхнему миру, достаточно только что-то знать и подумать об этом.

Мысль о Струящейся Мелодии вызвала ее звучание и осуществила желание оказаться в высшем мире. Чем больше я знал о высшем мире, тем легче мне было снова там оказаться. За то время, что я провел вне тела, у меня развилась способность беспрепятственно перемещаться взад-вперед, из мутного мрака Страны Червяка в изумрудное сияние Врат и в черную, но сияющую темноту Средоточия. Сколько раз я совершал такие перемещения, сказать не могу - опять же из-за несовпадения ощущения времени там и у нас, на Земле. Но каждый раз достигая Средоточия, я продвигался глубже, чем прежде, и познавал все больше - без слов - взаимосвязанность всего сущего в высших мирах.

Это не значит, что я видел нечто вроде всей Вселенной, путешествуя из Страны Червяка в Средоточие. Главное, каждый раз возвращаясь в Средоточие, я усваивал очень важный урок - непостижимость всего существующего - ни его физическую, то есть видимую, сторону, ни духовную, то есть невидимую (которая неизмеримо больше физической), не говоря уже о бесконечном множестве других вселенных, что существуют или когда-либо существовали.

Но все это не имело значения, потому что я уже познал единственно важную истину. Первый раз я получил это знание от прекрасной спутницы на крыле бабочки в первое мое появление у Врат. Знание это было вложено в меня тремя беззвучными фразами:

«Тебя любят и берегут».

«Тебе нечего бояться».

«Ты не можешь сделать ничего дурного».

Если же выразить их одним предложением, то получается:

«Ты любим».

А если сократить это предложение до одного слова, то получится, естественно:

«Любовь».

Несомненно, любовь - это основа всего. Не какая-то абстрактная, невероятная, призрачная любовь, а самая обыкновенная, знакомая всем любовь - та самая любовь, с какой мы смотрим на жену и на детей и даже на наших домашних животных. В самой чистой и мощной форме эта любовь не ревнива, не эгоистична, а безусловна и абсолютна. Это самая первичная, непостижимо блаженная истина, что живет и дышит в сердце всего, что существует и будет существовать. И человек, не знающий этой любви и не вкладывающий ее во все свои поступки, не в состоянии даже отдаленно понять, кто он и зачем живет.

Скажете, не очень научный подход? Извините, но я с вами не соглашусь. Ничто не в силах меня убедить, что это не только единственная, самая важная истина во всей Вселенной, но и единственный важнейший научный факт.

Вот уже несколько лет я встречаюсь и беседую с теми, кто изучает или сам пережил опыт клинической смерти. И знаю, что среди них очень распространено понятие «безоговорочная, абсолютная любовь». Многие ли способны понять, что это означает на самом деле?

Почему это понятие применяется так часто? Потому что множество людей видели и пережили то, что я. Но, подобно мне, им по возвращении в наш земной мир не хватало слов, именно слов, чтобы передать ощущение того, что слова выразить просто не в силах. Это все равно что пытаться написать роман, используя лишь часть алфавита.

Основная трудность, с какой сталкивается большинство этих людей, заключается не в том, чтобы снова приспособиться к ограниченности земного существования - хотя это достаточно сложно, - а в том, что невероятно трудно передать, какова на самом деле та любовь, которую они познали там, наверху.

В глубине души мы ее уже знаем. Как Дороти из «Волшебника страны Оз» всегда может возвратиться домой, мы имеем возможность восстановить нашу связь с этим идиллическим миром. Мы просто об этом не помним, так как в фазе нашего физического существования мозг блокирует, скрывает безграничный космический мир, которому мы принадлежим, как по утрам свет восходящего солнца затмевает звезды. Вообразите, каким скудным, ограниченным было бы наше представление о Вселенной, если бы мы никогда не видели усыпанное звездами ночное небо.

Мы видим лишь то, что позволяет нам видеть фильтрующий мозг. Мозг - особенно его левое полушарие, отвечающее за логическое мышление и владение речью, генерирующее чувство здравого смысла и четкое ощущение своего «я», - это барьер на пути высшего знания и опыта.

Я уверен, что в настоящее время наступил критический момент нашего существования. Необходимо восстановить большую часть этого скрытого от нас важнейшего знания, пока мы живем на Земле, пока наш мозг (включая левое, аналитическое полушарие) полностью функционирует. Наука, которой я посвятил столько лет жизни, не противоречит тому, что я узнал там, наверху. Но еще слишком многие так не думают, потому что члены научного сообщества, ставшие заложниками материалистического воззрения, упрямо твердят, что наука и духовность не могут сосуществовать.

Они заблуждаются. Именно поэтому я и пишу эту книгу. Необходимо оповестить людей о древней, но в высшей степени важной истине. По сравнению с ней все другие эпизоды моей истории вторичны - я имею в виду загадочность заболевания, то, каким образом у меня сохранялось сознание в ином измерении на протяжении недельной комы и как мне удалось выздороветь и полностью восстановить все функции мозга.

Первый раз оказавшись в Стране Червяка, я не осознавал себя, не знал, кто я, что я и даже был ли я вообще. Я там - это крошечная точка сознания в вязком, черном и мутном нечто, которое, казалось, не имело ни конца, ни начала.

Однако потом я себя осознавал, понимал, что принадлежу Богу и что ничто - абсолютно ничто - не в силах отнять это у меня. Опасение (ложное), что нас могут каким-то образом отделить от Бога, является причиной всех и всяческих страхов во Вселенной, и лекарством от них - полученным мной первоначально во Вратах и окончательно в Средоточии - было ясное, уверенное понимание, что ничто и никогда не может разлучить нас с Богом. Это знание - оно остается единственно важным фактом, который я когда-либо узнал, - лишило Страну Червяка ужаса и позволило увидеть ее такой, какой она и была: не очень приятной, но необходимой частью мироздания.

Многие, как и я, побывали в высшем мире, но большинство из них, находясь вне земного тела, помнили, кто они. Они знали свое имя и не забывали, что живут на Земле. Они осознавали, что их родственники ждут их возвращения. Еще многие встречали там умерших друзей и родственников, и те сразу их узнавали.

Пережившие клиническую смерть рассказывали, что перед ними проходили картины их жизни, они видели хорошие и дурные поступки, которые совершали в течение жизни.

Я ничего подобного не испытывал, и если проанализировать все эти рассказы, то станет ясно, что мой случай клинической смерти необычный. Я был совершенно независим от своего земного тела и личности, что противоречит типичным явлениям клинической смерти.

Я понимаю, что утверждать, будто я не знал, кто я и откуда пришел, несколько странно. В конце концов, как я мог узнавать все эти невероятно сложные и прекрасные вещи, как я мог видеть рядом с собой девушку, цветущие деревья, водопады и деревни и при этом не осознавать, что все это испытывал именно я, Эбен Александер? Как я мог все это понимать, но не помнить, что на Земле я был врачом, доктором, имел жену и детей? Человеком, который видел деревья, реки и облака не впервые, оказавшись во Вратах, а множество раз, начиная с детства, когда рос в очень конкретном и земном месте, в городе Уинстон-Салем, Северная Каролина.

Лучшее, что я могу предположить в качестве объяснения, - это то, что я находился в состоянии частичной, но благодатной амнезии. То есть забыл о себе некоторые важные факты, но только выиграл от этой недолгой забывчивости.

Что же я выиграл от того, что забыл себя, земного? Это позволило мне целиком и полностью проникнуть в миры, лежащие за пределами нашего мира, и не беспокоиться о том, что осталось позади. Все время своего пребывания в иных мирах я был душой, которой нечего терять. Я не тосковал о родине, не скорбел о потерянных людях. Я появился из ниоткуда и не имел прошлого, поэтому с полным спокойствием воспринимал обстоятельства, в которых оказался, - даже первоначально мрачную и отвратительную Страну Червяка.

А поскольку я абсолютно забыл свою смертную личность, мне был предоставлен полный доступ к настоящей космической душе, какой я действительно являюсь, как и все мы. Еще раз скажу, что в каком-то смысле мой опыт можно сравнить со сном, в котором что-то помнишь о себе, а что-то начисто забываешь. И все-таки эта аналогия справедлива лишь отчасти, поскольку - не устаю напоминать - и Врата, и Средоточие ни в малейшей степени не были воображаемыми, иллюзорными, а, напротив, в высшей степени реальными, подлинно существующими. Создается впечатление, что отсутствие у меня памяти о земной жизни во время пребывания в высших мирах было преднамеренным. Именно так. Рискуя слишком упростить проблему, скажу: мне было позволено умереть как бы более окончательно и безвозвратно и проникнуть в иную реальность глубже, чем большинству больных, перенесших клиническую смерть.

Знакомство с обширной литературой об опыте клинической смерти оказалось очень важным для понимания моего путешествия во время комы. Не хочу показаться каким-то особенным и самоуверенным, но скажу, что мой опыт был действительно своеобразным и специфическим и благодаря ему сейчас, три года спустя, прочитав горы литературы, я точно знаю, что проникновение в высшие миры является поэтапным процессом и требует, чтобы человек освободился от всех привязанностей, какие имел прежде.

Мне было легко это сделать, поскольку у меня отсутствовали какие-либо земные воспоминания, и единственный раз я испытал боль и тоску, когда мне пришлось вернуться на Землю, откуда я начал свое путешествие.

Большинство современных ученых придерживаются мнения, что сознание человека - это цифровая информация, то есть практически такого же рода информация, которую обрабатывает компьютер. Хотя некоторые частицы этой информации - например, наблюдение живописного заката, слушание прекрасной симфонии, даже любовь - могут казаться нам очень серьезными и особенными по сравнению с другими бесчисленными частицами, хранящимися в нашем мозге, на самом деле это иллюзия. Качественно все частицы одинаковы. Наш мозг формирует внешнюю реальность, обрабатывая информацию, которую получает от органов чувств, и преображая ее в богатый цифровой ковер. Но наши ощущения - всего лишь модель действительности, а не сама действительность. Иллюзия.

Разумеется, я тоже придерживался этой точки зрения. Помню, еще в медицинской школе мне приходилось слышать доводы в пользу мнения, что сознание - не что иное, как очень сложная компьютерная программа. Спорщики утверждали, что десять миллиардов нейронов мозга, пребывающих в постоянном возбуждении, способны обеспечивать сознание и память на протяжении всей жизни человека.

Чтобы понять, как мозг может заблокировать нам доступ к знаниям о высших мирах, нужно допустить - хотя бы гипотетически, - что сам мозг не продуцирует сознание. Что, скорее, он своего рода предохранительный клапан или рычаг, на время нашей земной жизни переключающий высокое, «нефизическое» сознание, каким мы обладаем в нефизических мирах, на более низкое, с ограниченными способностями. С земной точки зрения в этом есть определенный смысл. Все время бодрствования мозг напряженно работает, отбирая из потока поступающей в него сенсорной информации материал, необходимый человеку для существования, а потому утрата памяти о том, что мы лишь временно находимся на Земле, позволяет нам более эффективно жить «здесь и сейчас». Привычная жизнь и так дает нам слишком много информации, которую необходимо усваивать и использовать себе во благо, а постоянная память о мирах за пределами земной жизни только замедляла бы наше развитие. Если бы мы уже сейчас располагали всем объемом информации о духовном мире, нам было бы еще труднее жить на Земле. Это не значит, что мы не должны о нем думать, но если мы слишком остро осознаем его грандиозность и необъятность, то это может неблагоприятно сказаться на нашем поведении в земной жизни. С точки зрения великого замысла (а теперь я точно знаю, что мироздание и есть великий замысел) человеку, наделенному свободой воли, было бы не так важно принять правильное решение перед лицом зла и несправедливости, если, живя на Земле, он помнил бы всю прелесть и великолепие ожидающего его высшего мира.

Почему я так в этом уверен? По двум причинам. Во-первых, это было мне показано (существами, учившими меня во Вратах и в Средоточии). Во-вторых, я действительно испытал это. Находясь вне тела, я получил знание о природе и структуре Вселенной, которая выше моего постижения. И получил я его в основном потому, что, не помня о своей земной жизни, был способен воспринять это знание. Теперь, когда я снова на Земле и осознаю свою физическую сущность, семена этого знания о высших мирах снова скрыты от меня. И все-таки они есть, я чувствую их присутствие. В земном мире понадобятся годы, чтобы эти семена дали всходы. Точнее, мне понадобятся годы, чтобы понять моим смертным физическим мозгом все то, что я так легко и быстро усвоил в высшем мире, где мозг не существовал. И все-таки я уверен, что, если буду упорно работать, знание будет открываться и дальше.

Мало сказать, что существует огромная пропасть между нашим современным научным представлением о Вселенной и реальностью, которую я видел. Я по-прежнему люблю физику и космологию, с прежним интересом изучаю нашу необъятную и замечательную Вселенную. Но теперь у меня более точное представление о том, что значит «необъятная» и «замечательная». Физическая сторона Вселенной - это пылинка по сравнению с ее невидимой духовной составляющей. Раньше во время ученых бесед я не употреблял слово «духовный», а сейчас считаю, что мы ни в коем случае не должны избегать этого слова.

От Сияющего Средоточия я получил ясное представление о том, что мы называем «темная энергия» или «темное вещество», а также об иных, более фантастических компонентах Вселенной, к которым люди устремят свой пытливый ум лишь через многие века.

Но это не значит, что я в состоянии объяснить свои представления. Парадоксально, но я сам еще стараюсь осознать их. Возможно, лучший способ передать часть моего опыта - это сказать, что у меня есть предчувствие, что в будущем к еще более важному и обширному знанию получит доступ большое количество людей. Сейчас же попытку любых объяснений можно сравнить с тем, как если бы шимпанзе, на один день превратившийся в человека и получивший доступ ко всем чудесам человеческого знания, а потом вернувшийся к своим сородичам, захотел бы рассказать им, что значит говорить на нескольких иностранных языках, что такое исчисление и необъятный масштаб Вселенной.

Там, вверху, стоило у меня возникнуть вопросу, как на него тотчас же появлялся ответ, словно расцветший рядом цветок. Как во Вселенной ни одна физическая частица не существует отдельно от другой, точно так же в ней не существует вопроса без ответа. И эти ответы не были в виде кратких «да» или «нет». Это были широко развернутые понятия, потрясающие структуры живой мысли, сложные, как города. Идеи столь обширные, что их нельзя объять земной мыслью. Но я не был ею ограничен. Там я сбросил с себя ее пределы, как бабочка сбрасывает свой кокон и выбирается на свет божий.

Я видел Землю бледной голубой точкой в бесконечной черноте физического космоса. Мне дано было узнать, что добро и зло смешаны на Земле и что это одно из ее уникальных свойств. Добра на Земле больше, чем зла, но злу дана большая сила, что абсолютно недопустимо на высшем уровне существования. То, что зло иной раз будет брать верх, было известно Создателю и допущено Им как необходимое следствие наделения человека свободой воли.

Крошечные частицы зла рассеяны по всей Вселенной, но общее количество зла подобно одной песчинке огромного песчаного берега по сравнению с добром, изобилием, надеждой и безоговорочной любовью, которая буквально омывает Вселенную. Самую суть альтернативного измерения составляют любовь и благожелательность, и все, что не содержит этих качеств, там сразу бросается в глаза и кажется неуместным.

Но свобода воли дается ценой потери или выпадения из этой всеохватной любви и благожелательности. Да, мы - люди свободные, но в окружении среды, заставляющей нас чувствовать себя несвободными. Наличие свободной воли невероятно важно для нашей роли в земной реальности - роли, от которой - однажды все мы это узнаем - в огромной степени зависит, будет ли нам позволено вознестись в альтернативное вневременное измерение.

Наша жизнь на Земле может казаться незначительной, потому что она слишком коротка по сравнению с вечной жизнью и другими мирами, которыми полны видимые и невидимые вселенные. Однако она тоже невероятно важна, так как человеку предназначено именно здесь дорасти, возвыситься до Бога, и за этим ростом внимательно наблюдают существа из верхнего мира - души и светящиеся шары (те существа, которых я видел высоко надо мной во Вратах и которые, думаю, являются источником нашего представления об ангелах).

В действительности мы делаем выбор между добром и злом как духовные существа, временно населяющие наши эволюцией развитые смертные тела, производные Земли и земных обстоятельств. Настоящее мышление рождается не в мозге. Но мы так приучены - отчасти самим мозгом - ассоциировать его со своими мыслями и осознанием своего «я», что утратили понимание того факта, что представляем собой нечто большее, чем просто физическое тело, включая мозг, и должны осуществлять наше предназначение.

Настоящее мышление зародилось задолго до появления физического мира. Именно это древнее, подсознательное мышление ответственно за все решения, которые мы принимаем. Настоящее мышление не подчинено логическим построениям, но стремительно и целенаправленно оперирует неисчислимым множеством информации на всех уровнях и мгновенно выдает единственно верное решение. По сравнению с духовным разумом наше обычное мышление безнадежно робко и неповоротливо. Именно это древнее мышление, позволяющее перехватить мяч в зоне ворот, проявляется в научных озарениях или сочинении вдохновенного гимна. Подсознательное мышление всегда проявляется в самый необходимый момент, но мы часто утрачиваем к нему доступ, веру в него.

Для того чтобы познать мышление без участия мозга, необходимо оказаться в мире мгновенных, спонтанных связей, по сравнению с которыми обычное мышление безнадежно заторможено и громоздко. Наше глубинное и истинное «я» совершенно свободно. Оно не испорчено и не скомпрометировано прошлыми поступками, не озабочено своей идентичностью и статусом. Оно понимает, что не стоит страшиться земного мира, а потому нет нужды возвышать себя славой, богатством или победой. Это «я» - истинно духовно, и однажды всем нам суждено воскресить его в себе. Но я убежден, что до тех пор, пока этот день не настал, мы должны делать все от нас зависящее, чтобы восстановить связь с этой чудодейственной сущностью - воспитывать ее и выявлять. Эта сущность - душа, обитающая в нашем физическом теле, и она такова, какой хочет видеть нас Бог.

Но как же развить свою духовность? Только через любовь и сострадание. Почему? Потому что любовь и сострадание не абстрактные понятия, какими их зачастую считают. Они реальны и ощутимы. Именно они и составляют саму суть, основу духовного мира. Чтобы возвратиться в него, мы должны вновь возвыситься до него - даже сейчас, пока мы привязаны к земной жизни и с трудом совершаем свой земной путь.

Думая о Боге или Аллахе, Вишну, Иегове или как вам больше нравится называть Источник абсолютной власти, Создателя, который правит Вселенной, люди совершают одну из величайших ошибок - представляют Ома бесстрастным. Да, Бог стоит за числами, за совершенством Вселенной, которую наука измеряет и тщится постигнуть. Но - еще один парадокс - Ом человечен, гораздо более человечен, чем мы с вами. Ом понимает и глубоко сочувствует нашему положению, потому что знает то, что мы забыли, и понимает, как страшно и тяжело жить, даже на мгновение забыв о Боге.

Мое сознание становилось все шире, словно воспринимало всю Вселенную. Вам приходилось слушать музыку по радиоприемнику в сопровождении атмосферных шумов и потрескиваний? Вы привыкли к этому, считая, что иначе и быть не может. Но вот кто-то настроил приемник на нужную волну, и та же самая пьеса вдруг приобрела изумительно отчетливое и полное звучание. Вас поражает, как же вы раньше не замечали помех.

Такова приспособляемость человеческого организма. Мне не раз доводилось объяснять пациентам, что ощущение дискомфорта ослабнет, когда их мозг и весь организм привыкнут к новой ситуации. Если нечто происходит достаточно долго, то мозг привыкает игнорировать это или просто воспринимать как нормальное.

Но наше ограниченное земное сознание далеко от нормального, и первое подтверждение этому я получил, проникнув в самое сердце Средоточия. Отсутствие у меня памяти о земном прошлом не делало меня незначительным ничтожеством. Я осознавал и помнил, кем я был там. Я был гражданином Вселенной, потрясенным ее бесконечностью и сложностью и ведомым только любовью.

В конечном счете ни один человек не является сиротой. Все мы находимся в таком же положении, в каком был я. То есть у каждого из нас есть другая семья, создания, которые следят за нами и заботятся о нас, создания, о которых мы на время забыли, но которые, если мы им откроемся, всегда готовы направлять нас в нашей жизни на Земле. Нет человека, который был бы нелюбим. Каждого из нас глубоко знает и любит Создатель, неустанно пекущийся о нас. Это знание не должно и дальше оставаться тайной.

Каждый раз, когда я снова оказывался в мрачной Стране Червяка, мне удавалось вспомнить прекрасную Струящуюся Мелодию, открывавшую доступ во Врата и Средоточие. Я провел много времени - которое странным образом ощущалось как его отсутствие - в обществе моего ангела-хранителя на крыле бабочки и целую вечность впитывал знания, исходящие от Создателя и Шара света в глубине Средоточия.

В какой-то момент, приблизившись к Вратам, я обнаружил, что не могу в них войти. Струящаяся Мелодия - бывшая моим пропуском в высшие миры - больше не вела меня туда. Врата Рая оказались закрыты.

Как описать, что я почувствовал? Вспомните случаи, когда вы испытывали разочарование. Так вот, все наши земные разочарования на деле являются вариациями единственно важной потери - потери Рая. В тот день, когда передо мной закрылись Врата Рая, я испытал ни с чем не сравнимую, невыразимую горечь и печаль. Хотя там, в высшем мире, присутствуют все человеческие эмоции, они невероятно глубже и сильнее, более всеобъемлющие - они, так сказать, не только внутри тебя, но и снаружи. Представьте, что каждый раз, когда у вас здесь, на Земле, меняется настроение, то вместе с ним меняется и погода. Что ваши слезы вызывают мощный ливень, а от вашей радости мгновенно исчезают облака. Это даст вам отдаленное представление о том, насколько масштабно и результативно происходит там изменение настроения. Что же касается наших понятий «внутри» и «снаружи», то там они попросту неприменимы, ибо там не существует подобного разделения.

Словом, я погрузился в бесконечную скорбь, которая сопровождалась снижением. Я спускался сквозь громадные слоистые облака. Вокруг слышался шепот, но я не разбирал слов. Затем я осознал, что меня окружают коленопреклоненные существа, которые образуют тянущиеся вдаль одна за другой арки. Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что делали эти едва видимые и ощущаемые сонмы ангелов, цепочкой протянувшиеся в темноте вверх и вниз.

Они молились за меня.

У двоих из них были лица, которые я вспомнил потом. Это были лица Майкла Салливана и его жены Пейдж. Я видел их только в профиль, но, когда снова смог говорить, сразу назвал их. Майкл присутствовал в моей палате, непрестанно читая молитвы, но Пейдж там не появлялась (хотя тоже молилась за меня).

Эти молитвы придали мне сил. Возможно, поэтому, как ни горько мне было, я почувствовал странную уверенность, что все будет хорошо. Эти бесплотные существа знали, что я переживаю перемещение, и пели и молились, чтобы меня поддержать. Меня несло в неведомое, но к этому моменту я уже знал, что больше не останусь один. Это мне обещали моя прекрасная спутница на крыле бабочки и бесконечно любящий Бог. Я твердо знал, что, куда бы отныне ни направился, Рай пребудет со мной в образе Создателя, Ома, и в образе моего ангела - Девушки на Крыле Бабочки.

Я возвращался назад, но я не был одинок - и знал, что больше никогда не почувствую себя одиноким.

Когда я погрузился в Страну Червяка, то, как всегда, из мутной грязи появились, не звериные морды, а лица людей. И эти люди явно что-то говорили. Правда, я не мог разобрать слов.

Когда совершался мой спуск, я никого из них не мог назвать по имени. Просто я знал, скорее, чувствовал, что почему-то они мне очень важны.

К одному из этих лиц меня особенно влекло. Оно стало притягивать меня. Внезапно, каким-то толчком, казалось отразившимся на всем хороводе облаков и молящихся ангелов, мимо которых я спускался, я осознал, что ангелы Врат и Средоточия - которых я, по-видимому, навсегда полюбил - были не единственными знакомыми мне существами. Я знал и любил существа, находящиеся подо мной - в том мире, к которому я быстро приближался. Существа, о которых до того момента совсем не помнил.

Это осознание сосредоточилось на шести лицах, особенно на одном из них. Оно было очень близким и знакомым. С удивлением и почти страхом я понял, что это лицо принадлежало человеку, которому я очень нужен. Что этот человек никогда не выздоровеет, если я уйду. Если я его покину, он будет невыносимо страдать от утраты, как страдал я, когда передо мной закрылись Врата Рая. Это было бы предательством, которое я не мог совершить.

До этого момента я был свободен. Я путешествовал сквозь миры спокойно и беспечно, совершенно не заботясь об этих людях. Но я этого не стыдился. Даже, находясь в Средоточии, я не испытывал никакой тревоги и вины за то, что оставил их внизу. Первое, что я усвоил, когда летел с Девушкой на Крыле Бабочки, была мысль: «Ты не можешь сделать ничего дурного».

Но сейчас было иначе. Настолько иначе, что первый раз за все путешествие я испытал настоящий ужас - не за себя, а за этих шестерых, в особенности за этого человека. Я не мог сказать, кто он, но знал, что он очень важен для меня.

Его лицо приобретало все большую отчетливость, и, наконец, я увидел, что оно - то есть он - молится, чтобы я вернулся, не побоялся совершить опасный спуск в нижний мир, чтобы снова оказаться с ним. Я по-прежнему не разбирал его слов, но каким-то образом понял, что у меня есть залог в этом нижнем мире.

Это означало, что я вернулся. У меня были здесь связи, которые я должен был уважать. Чем яснее становилось притягивавшее меня лицо, тем отчетливее я осознавал свой долг. Приблизившись еще больше, я узнал это лицо.

Лицо маленького мальчика.

Ко мне сбежались все мои родственники, врачи и медсестры. Они смотрели на меня во все глаза, буквально лишившись дара речи, а я спокойно и радостно улыбался им.

Все хорошо! - сказал я, весь светясь радостью. Я всматривался в их лица, сознавая божественное чудо нашего существования. - Не волнуйтесь, все хорошо, - повторял я, успокаивая их.

Два дня я бредил скайдайвингом, самолетами и Интернетом, обращаясь к тем, кто меня слушал. В то время как мой мозг восстанавливался, я погружался в странную и мучительно ненормальную вселенную. Стоило мне закрыть глаза, как меня начинали одолевать неизвестно откуда появляющиеся ужасные «послания Интернета»; иногда, когда глаза у меня были открыты, они возникали на потолке. Закрывая глаза, я слышал монотонный скрежет, странным образом напоминающий песнопения, который обычно сразу пропадал, как только я снова их открывал. Я все тыкал пальцем в пространство, будто нажимая клавиши, пытаясь работать на плывущем мимо меня компьютере с русской и китайской клавиатурой.

Короче, я был как помешанный.

Все немного напоминало Страну Червяка, только более страшную, поскольку во все, что я видел и слышал, врывались обрывки моего земного прошлого. (Я узнавал членов моей семьи, даже если не мог вспомнить их имен.)

Но в то же время моим видениям недоставало поразительной ясности и вибрирующей живости - реальности в высшем смысле - Врат и Средоточия.

Я определенно возвращался в свой мозг.

Несмотря на первый момент видимого полного сознания, когда я первый раз открыл глаза, вскоре я опять лишился памяти о моей человеческой жизни до комы. Я помнил лишь о тех местах, где только что побывал: о мрачной и отвратительной Стране Червяка, идиллических Вратах и райски блаженном Средоточии. Мой разум - мое настоящее «я» - снова сужался, возвращаясь в слишком тесную физическую форму существования с ее пространственно-временными границами, прямолинейным мышлением и скудным словесным общением. Всего неделю назад я считал, что это единственно возможный вид существования, но сейчас оно казалось мне невероятно убогим и несвободным.

Постепенно галлюцинации уходили и мое мышление становилось более разумным, а речь отчетливее. Через два дня меня перевели в неврологическое отделение.

По мере того как временно заблокированный мозг все больше включался в работу, я с удивлением наблюдал за тем, что говорю и делаю, и поражался: как это получается?

Спустя еще несколько дней я уже бойко разговаривал с навещавшими меня людьми. И это не требовало больших усилий с моей стороны. Подобно самолету, ведомому автопилотом, мой мозг вел меня по все более знакомому маршруту моей земной жизни. Так я на собственном опыте убедился в том, что мне было известно как нейрохирургу: мозг воистину поразительный механизм.

День за днем ко мне возвращалось все больше моего «я», а также речь, память, узнавание, склонность к озорству, прежде мне свойственная.

Уже тогда я понимал один непреложный факт, который вскоре пришлось осознать и остальным. Что бы ни думали специалисты или несведущие в неврологии люди, я больше не был больным, мой мозг не был поврежден. Я был полностью здоров. Более того - хотя в тот момент это знал только я, - впервые за всю мою жизнь я был по-настоящему здоров.

Мало-помалу ко мне возвращалась и профессиональная память.

Однажды утром я проснулся и обнаружил, что снова обладаю всем объемом научных и медицинских знаний, чего не чувствовал еще накануне. Это был один из самых странных аспектов моего опыта: открыв глаза, почувствовать, что ко мне вернулись все результаты моего обучения и практики.

В то время как знания нейрохирурга вернулись ко мне, воспоминание о том, что со мной случилось за время пребывания вне тела, также оставалось полностью ясным и живым. События, происходившие вне земной реальности, вызвали во мне чувство невероятного счастья, с которым я и очнулся. И это блаженное состояние не покидало меня. Конечно, я был очень счастлив снова быть с любимыми. Но к этой радости прибавлялось - постараюсь как можно яснее объяснить это - понимание того, кто я такой и в каком мире мы живем.

Меня одолевало упорное - и наивное - желание рассказать об этом, особенно моим коллегам - врачам. Ведь то, что я пережил, полностью изменило мое понимание мозга, сознания, даже понимание смысла жизни. Казалось бы, кто откажется послушать о таких открытиях?

Как выяснилось, очень многие, особенно люди с медицинским образованием.

Не поймите меня неправильно - врачи очень радовались за меня.

Это замечательно, Эбен, - говорили они, как раньше я отвечал своим пациентам, которые пытались рассказать мне о потустороннем опыте, пережитом ими, например, во время операции. - Ты был очень серьезно болен. Твой мозг был полон гноя. Мы до сих пор поверить не можем, что ты с нами и рассказываешь об этом. Ты же сам знаешь, в каком состоянии оказывается мозг, когда дело заходит так далеко.

Но как я могу их винить? Ведь и я не понял бы этого - прежде.

Чем больше ко мне возвращалась способность научно мыслить, тем яснее я видел, насколько радикально расходились мои прежние научные и практические знания с тем, что я узнал, тем больше понимал, что разум и душа продолжают существовать и после гибели физического тела. Я должен был рассказать свою историю миру.

Следующие несколько недель проходили одинаково. Я просыпался часа в два - два с половиной ночи и испытывал такую радость от одного сознания, что жив, что сразу вставал. Растопив в кабинете камин, я усаживался в свое любимое кожаное кресло и писал. Вспоминал все подробности путешествия к Средоточию и от него и все усвоенные уроки, способные изменить жизнь. Хотя слово «вспоминал» не совсем верно. Эти картины присутствовали во мне, живые и отчетливые.

Наступил день, когда я, наконец, записал все, что мог, малейшие детали о Стране Червяка, Вратах и Средоточии.

Очень быстро я понял, что и в наше время, и в далекие века то, что пережил я, испытывало бесчисленное множество людей. Рассказы о черном туннеле или мрачной долине, на смену которым являлся яркий и живой ландшафт - абсолютно реальный, - существовали еще во времена Древней Греции и Египта. Рассказы об ангельских существах - иногда с крылышками, иногда без них - происходили по меньшей мере из древнего Ближнего Востока, как и представление о том, что эти существа были хранителями, которые наблюдали за жизнью людей на Земле и встречали души этих людей, когда те покидали ее. Способность одновременно видеть во всех направлениях; ощущение, что находишься вне линейного времени - вне всего того, что раньше считал определяющим человеческую жизнь; способность слышать музыку, напоминающую священные гимны, которые там воспринимались всем существом, а не только ушами; непосредственная передача и мгновенное усвоение знаний, для понимания которых на Земле ушло бы много времени и усилий; ощущение всеохватной и безоговорочной любви…

Снова и снова, в современных исповедях и в духовных писаниях ранних веков, я чувствовал, как рассказчик буквально сражается с ограниченностью земного языка, желая как можно более полно передать свой опыт, и видел, что это ему никак не удается.

И, знакомясь с этими неудачными попытками подобрать слова и наши земные образы, чтобы дать представление о необъятной глубине и невыразимом великолепии Вселенной, я восклицал в душе: «Да, да! Я понимаю, что вы хотели сказать!»

Все эти книги и материалы, существовавшие до моего опыта, я никогда прежде не видел. Подчеркиваю, не только не читал, но и в глаза не видел. Ведь раньше я и мысли не допускал о возможности существования какой-то части нашего «я» после физической смерти тела. Я был типичным, внимательным к своим пациентам врачом, хотя и скептически относился к их «россказням». И могу сказать, что большинство скептиков на самом деле вовсе не являются таковыми. Потому что, прежде чем отрицать какое-то явление или опровергать какую-либо точку зрения, необходимо серьезно изучить их. Я же, как и другие врачи, не считал нужным тратить время на изучение опыта клинической смерти. Я просто знал, что он невозможен, что его быть не может.

С медицинской точки зрения мое полное выздоровление представлялось совершенно невозможным и явилось настоящим чудом. Но главное - это то, где я побывал...

Я живо помнил о пребывании вне тела и, оказавшись в церкви, куда раньше меня особо не влекло, видел картины и слышал музыку, вызвавшие испытанные уже ощущения. Низкие ритмичные песнопения сотрясали мрачную Страну Червяка. Мозаичные окна с ангелами в облаках напоминали небесную красоту Врат. Изображение Иисуса, преломляющего хлеб со своими учениками, вызывало светлое ощущение причащения к Средоточию. Я вздрогнул, вспомнив блаженство бесконечной безоговорочной любви, которую познал в высшем мире.

Наконец-то я понял, что такое истинная вера. Или, по крайней мере, какой она должна быть. Я не просто верил в Бога; я знал Ома. И я медленно направился к алтарю, чтобы причаститься, и не мог удержать слез.

Понадобилось около двух месяцев, чтобы ко мне окончательно вернулись все мои научные и практические знания. Безусловно, сам факт их возвращения является настоящим чудом. До сих пор в медицинской практике нет аналога моему случаю: чтобы мозг, длительный период находившийся под мощным разрушительным действием грамотрицательной бактерии Е. coli, полностью восстановил все свои функции. Так вот, опираясь на вновь обретенные знания, я пытался осмыслить глубокое противоречие между всем, что я усвоил за сорок лет учебы и практики о человеческом мозге, о Вселенной и о формировании представления о действительности, и тем, что испытал за семь дней коматозного состояния. До внезапного заболевания я был обыкновенным врачом, работавшим в самых престижных научных институтах мира и пытавшимся понять взаимосвязь между мозгом и сознанием. Не то чтобы я не верил в сознание. Просто я больше других понимал маловероятность того, что оно существует независимо от мозга и вообще от всего!

В 1920-х годах физик Вернер Гейзенберг и другие основатели квантовой механики, изучая атом, совершили настолько необычное открытие, что мир до сих пор пытается его осмыслить. А именно: во время научного эксперимента между наблюдателем и наблюдаемым объектом возникает попеременное действие, то есть связь, и невозможно отделить наблюдателя (то есть ученого) от того, что он видит. В повседневной жизни мы не учитываем этот фактор. Для нас Вселенная наполнена бесчисленным множеством изолированных, отдельных объектов (например, столов и стульев, людей и планет), которые так или иначе взаимодействуют друг с другом, но при этом остаются, по сути, обособленными. Однако, если смотреть с точки зрения квантовой теории, эта вселенная обособленно существующих предметов оказывается полной иллюзией. В мире микроскопических частиц каждый объект физической вселенной в конечном счете связан со всеми другими объектами. Фактически в мире нет никаких объектов - только энергетические вибрации и взаимодействия.

Смысл этого очевиден, хотя и не для всех. Без привлечения сознания невозможно было заниматься изучением самой сути Вселенной. Сознание вовсе не является второстепенным продуктом физических процессов (как я думал до моего опыта) и не просто реально существует - оно даже более реально, чем все остальные физические объекты, но - вполне вероятно - является их основой. Однако эти взгляды еще не легли в основу представлений ученых о действительности. Многие из них пытаются это сделать, но пока еще не построена объединенная физико-математическая «теория всего», которая совмещала бы законы квантовой механики с законами теории относительности таким образом, чтобы она включала и сознание.

Все объекты физической Вселенной состоят из атомов. Атомы состоят из протонов, электронов и нейтронов. Те, в свою очередь (как установили физики в начале XX века), состоят из микрочастиц. А микрочастицы состоят из... По правде говоря, пока физики не знают точно, из чего они состоят.

Зато точно знают, что во Вселенной каждая частица связана с другой. Все они взаимосвязаны на самом глубоком уровне.

До ОКС я имел самое общее представление об этих научных идеях. Жизнь моя текла в обстановке современного города с плотным автомобильным движением и многонаселенными жилыми кварталами, в напряженной работе у операционного стола и тревоге за пациентов. Так что, даже если эти факты атомной физики и были достоверными, они никак не отражались на моей повседневной жизни.

Но когда я вырвался из своего физического тела, мне полностью открылась глубочайшая взаимосвязь между всем существующим во Вселенной. Я даже считаю себя вправе сказать, что, находясь во Вратах и в Средоточии, «творил науку», хотя в то время я, конечно, об этом не думал. Науку, которая основывается на самом точном и сложном инструменте научного познания, которым мы располагаем, а именно на сознании как таковом.

Чем более я размышлял над своим опытом, тем больше убеждался в том, что мое открытие было не просто интересным и захватывающим. Оно было научным. Представление моих собеседников относительно сознания было двух типов: одни считали его величайшей загадкой для науки, другие вообще не видели здесь проблемы. Удивительно, какое множество ученых придерживается последней точки зрения. Они полагают, что сознание - всего лишь продукт происходящих в мозге биологических процессов. Кто-то идет еще дальше, утверждая, что оно не только вторично, но что его попросту не существует. Однако с ними не согласятся многие передовые ученые, занимающиеся философией сознания. За последние десятилетия им пришлось признать наличие «трудной проблемы сознания». Первым свою идею о «трудной проблеме сознания» изложил в блестящей работе 1996 года «Сознающий ум» Дэвид Чалмерс. «Трудная проблема сознания» затрагивает само существование ментального опыта и может быть кратко выражена в следующих вопросах:

Как связаны сознание и функционирующий мозг?

Как сознание соотносится с поведением?

Как чувственный опыт соотносится с реальной действительностью?

Вопросы эти настолько сложны, что, по мнению некоторых мыслителей, современная наука не в силах дать на них ответ. Однако от этого проблема сознания не становится менее важной - понять природу сознания означает понять смысл его невероятно серьезной роли во Вселенной.

За последние четыреста лет главная роль в познании мира отводилась науке, изучавшей исключительно физическую сторону вещей и явлений. И это привело к тому, что мы утратили интерес и подходы к глубочайшей загадке основы существования - к нашему сознанию. Многие ученые утверждают, что древние религии прекрасно понимали природу сознания и тщательно оберегали эти знания от непосвященных. Но наша светская культура в своем преклонении перед силой современной науки и технологиями пренебрегла драгоценным опытом прошлого.

За прогресс западной цивилизации человечество заплатило огромную цену в виде утраты самой основы существования - нашего духа. Величайшие научные открытия и высокие технологии привели к катастрофическим последствиям, каковыми являются современные военные стратегии, бессмысленные убийства людей и самоубийства, больные города, экологический вред, резкое изменение климата, неправильное использование экономических ресурсов. Все это ужасно. Но еще хуже то, что исключительное значение, которое мы придаем стремительному развитию науки и техники, отнимает у нас смысл и радость жизни, лишает нас возможности понять нашу роль в великом замысле всего мироздания.

Трудно ответить на вопросы, касающиеся души, потусторонней жизни, реинкарнации, Бога и Рая, используя общепринятые научные термины. Ведь наука считает, что всего этого попросту нет. Точно так же упрямо не поддаются разгадке при помощи «стандартных» научных методов такие феномены сознания, как видение на расстоянии, экстрасенсорное восприятие, телекинез, ясновидение, телепатия и предвидение. До комы я и сам сомневался в достоверности этих феноменов, поскольку никогда не испытывал их лично, а мое упрощенное научное мировоззрение не могло дать им объяснение.

Как и другие ученые-скептики, я отказывался даже рассматривать информацию об этих феноменах - из-за стойкого предубеждения против самой информации и тех, от кого она исходила. Мои ограниченные взгляды не позволяли мне уловить даже слабый намек на то, как могли происходить эти вещи. Несмотря на огромное количество свидетельств феномена расширенного сознания, скептики отрицают их доказательную природу и намеренно их игнорируют. Они уверены, что обладают истинным знанием, так что им нет нужды принимать во внимание подобные факты.

Нас соблазняет мысль о том, что научное познание мира стремительно приближается к созданию объединенной физико-математической теории, объясняющей все известные фундаментальные взаимодействия, в которой нет места для нашей души, духа, Рая и Бога. Мое путешествие во время комы из земного физического мира в высшие сферы обитания Всемогущего Создателя обнажило невероятно глубокую пропасть между человеческим знанием и внушающим благоговение царством Божиим.

Сознание настолько привычно и неотъемлемо связано с нашим существованием, что до сих пор остается непостижимым для человеческого ума. В физике материального мира (в кварках, электронах, фотонах, атомах и т. д.) и особенно в сложной структуре мозга нет ничего, что дало бы нам хоть малейший намек на природу сознания.

Важнейшим ключом к пониманию реальности духовного мира является разгадка глубочайшей тайны нашего сознания. Эта тайна до сих пор не поддается усилиям физиков и нейробиологов, а потому остается непознанной и глубинная взаимосвязь между сознанием и квантовой механикой, то есть всем физическим миром.

Чтобы познать Вселенную, необходимо признать фундаментальную роль сознания в представлении о действительности. Эксперименты в квантовой механике поразили блестящих основоположников этой области физики, многие из которых (достаточно назвать Вернера Гейзенберга, Вольфганга Паули, Нильса Бора, Эрвина Шредингера, сэра Джеймса Джинса) в поисках ответа обратились к мистическому взгляду на мир.

Что же касается меня, то за пределами физического мира мне открылись неописуемая громадность и сложность Вселенной, а также неоспоримый факт, что в основе всего существующего лежит сознание. Я был настолько слит с ним, что зачастую не чувствовал различия между моим «я» и миром, в котором перемещался. Если бы мне пришлось кратко описать мои открытия, то, во-первых, я отметил бы, что Вселенная неизмеримо больше, чем это кажется, когда мы смотрим на непосредственно видимые объекты. Это, конечно, не новость, поскольку традиционная наука признает, что 96 процентов Вселенной представляют собой «темную материю и энергию».

Что такое эти темные структуры? Пока никому точно не известно. Мой же опыт уникален тем, что я мгновенно усвоил не выраженное словами знание о ведущей роли сознания, или духа. И знание это было не теоретическим, а фактическим, захватывающим и ощутимым, как дуновение холодного ветра на лице. Во-вторых, все мы чрезвычайно сложным и неразрывным образом связаны с громадной Вселенной. Она - наш настоящий дом. И придавать основное значение физическому миру - это все равно что закрыться в тесном шкафу и воображать, что за его дверцами ничего нет. И в-третьих, ключевую роль в понимании первичности сознания и вторичности материи играет вера. Еще студентом-медиком я часто поражался силе плацебо. Нам объясняли, что примерно 30 процентов пользы медикаментов следует отнести к вере пациента в то, что они ему помогут, даже если это совершенно инертные препараты. Вместо того чтобы видеть в этом скрытую силу веры и понимать ее влияние на наше здоровье, врачи видели стакан «наполовину пустым», то есть считали плацебо помехой в определении пользы исследуемого медицинского средства.

В центре загадки квантовой механики лежит ложное представление о нашем месте в пространстве и времени. Остальная часть Вселенной, то есть громаднейшая ее часть, на самом деле не удалена от нас в пространстве. Да, физическое пространство кажется реальным, но вместе с тем имеет свои пределы. Размеры физической Вселенной - ничто по сравнению с духовным миром, породившим ее, - миром сознания (который можно назвать силой любви).

Эта другая вселенная, необозримо превышающая физическую, вовсе не отделена от нас далекими пространствами, как нам кажется. На самом деле все мы находимся в ней - я в своем городе, печатающий эти строки, и вы у себя дома, читающие их. Она не отдалена от нас в физическом смысле, а просто существует на другой частоте. Мы не осознаем этого, потому что большинству из нас недоступна частота, на которой она обнаруживает себя. Мы существуем в масштабах привычного времени и пространства, пределы которых определяются несовершенством нашего чувственного восприятия действительности, которому недоступны иные масштабы.

Древние греки поняли это давным-давно, и я всего лишь открыл то, что они уже определили: «Объясняй подобное подобным». Вселенная устроена таким образом, что для истинного понимания любого из ее измерений и уровней необходимо стать частью этого измерения. Или, выражаясь точнее, нужно осознать свою идентичность той части Вселенной, к которой ты уже принадлежишь, о чем и не подозреваешь.

Вселенная не имеет ни начала, ни конца, и Бог (Ом) присутствует в каждой ее частице. Большинство рассуждений о Боге и высшем духовном мире низводит их на наш уровень, а не возносит наше сознание на их высоту.

Наше несовершенное толкование искажает их истинную сущность, достойную благоговения.

Но хотя существование Вселенной вечно и бесконечно, оно имеет пунктуационные моменты, предназначенные вызвать людей к жизни и дать им возможность участвовать в славе Божьей. Большой взрыв, положивший начало нашей Вселенной, был одной из таких «пунктуационных отметок».

Ом смотрел на это извне, охватывая своим взором все, Им созданное, недоступное даже моему масштабному видению в высших мирах. Видеть там означало знать. Там не было различия между чувственным восприятием предметов и явлений и пониманием их сути.

«Я был слеп, но теперь прозрел» - эта фраза приобрела для меня новый смысл, когда я понял, до чего же мы, земляне, слепы к творческой природе духовной вселенной. Особенно те из нас (к ним раньше принадлежал и я), которые уверены, что главное - это материя, все же остальное - мысли, сознание, идеи, эмоции, дух - лишь ее производное.

Это откровение буквально окрылило меня, оно дало мне возможность увидеть беспредельные высоты духовного единства и того, что ждет всех нас, когда мы выйдем за пределы нашего физического тела.

Юмор. Ирония, Пафос. Я всегда думал, что люди выработали у себя эти качества, чтобы выжить в зачастую трудном и несправедливом земном мире. Отчасти это действительно так. Но вместе с тем они даруют нам понимание истины, что, как бы тяжко ни приходилось нам в этом мире, страдания не затронут нас как духовных существ. Смех и ирония напоминают нам, что мы не являемся пленниками этого мира, а только проходим через него, как через дремучий и полный опасности лес.

Еще один аспект благой вести заключается в том, что для того, чтобы заглянуть за таинственную завесу, человеку вовсе не обязательно оказаться на грани между жизнью и смертью. Просто нужно читать книги и посещать лекции, посвященные духовной жизни, а в конце дня с помощью молитвы или медитации погрузиться в наше подсознание, чтобы получить доступ к высшим истинам.

Как мое сознание было индивидуальным и вместе с тем неотделимым от Вселенной, точно так же оно то суживалось, то расширялось, охватывая все сущее во Вселенной. Границы между моим сознанием и окружающей реальностью становились порой настолько зыбкими и расплывчатыми, что я сам становился вселенной. Иначе это можно выразить так: временами я ощущал свою полную идентичность со Вселенной, что была неотъемлема от меня, но которую я до тех пор не понимал.

Для объяснения состояния сознания на этом глубинном уровне я часто прибегаю к сравнению с куриным яйцом. Во время пребывания в Средоточии, когда я оказался один со Светящимся шаром и всей невероятно грандиозной Вселенной и в конце концов остался наедине с Богом, я отчетливо ощущал, что Он, как созидающий изначальный аспект, сравним со скорлупой вокруг содержимого яйца, которые сокровенно связаны (как наше сознание является прямым продолжением Бога), и все-таки бесконечно выше абсолютной идентификации с сознанием его создания. Даже когда мое «я» слилось со всем и с вечностью, я чувствовал, что не могу стать полностью слитным с творческим началом созидателя всего сущего. За самым глубоким и проникновенным единством все равно ощущалась двойственность. Возможно, столь ощутимая двойственность является следствием стремления возвратить расширенное сознание в границы нашей земной реальности.

Я не слышал голос Ома, не видел его облик. Казалось, Ом беседует со мной посредством мыслей, которые, подобно волнам, прокатывали сквозь меня, вызывали вибрации в окружающем мире и доказывали, что существует более тонкая ткань существования - ткань, частью которой являемся все мы, но которую мы обычно не осознаем.

Так общался ли я непосредственно с Богом? Безусловно. Звучит претенциозно, но тогда мне это не казалось таковым. Я чувствовал, что общаться с Богом способна душа любого человеческого существа, покинувшая свое тело, и что все мы способны жить праведно, если будем молиться или прибегать к медитации. Невозможно себе представить что-либо более возвышенное и священное, чем общение с Богом, и вместе с тем это самый естественный акт, ибо Бог всегда с нами. Всеведущий, всемогущий и любящий нас без каких-либо условий и оговорок. Все мы связаны воедино священной связью с Богом.

Я понимаю, что найдутся люди, которые постараются любым способом обесценить мой опыт; кое-кто просто отмахнется от него, отказываясь видеть в нем научную ценность, считая его всего лишь горячечным бредом и фантазией.

Но мне лучше знать. Ради тех, кто живет на Земле, и ради тех, с кем я встретился за пределами этого мира, я считаю своим долгом - долгом ученого, стремящегося докопаться до истины, и долгом врача, призванного помогать людям, - сказать, что пережитое мной было подлинным и настоящим, что оно исполнено огромного значения. Это важно не только для меня, но и для всего человечества.

Я, как и прежде, ученый и доктор и потому обязан чтить истину и врачевать людей. А это значит - рассказать свою историю. По мере того как идет время, я все больше убеждаюсь, что эта история произошла со мной не просто так. Мой случай демонстрирует тщетность попыток редукционной науки доказать, что существует только этот материальный мир и что сознание или душа - моя ли, ваша ли - не является величайшей и важнейшей загадкой Вселенной.

Я - живое тому опровержение.