Поселения и жилища народов сибири. Примеры преданий сибирских

Крыша и кровля Монтаж крыши

В зависимости от проекта, вида и типа дома монтаж крыши выполняют по-разному.

В кирпичном доме после возведения стен чердачное перекрытие состоит из балок с черепными брусками.

Балки чердачного перекрытия, изготавливают из досок сечением 50-150 мм с прибитыми к ним черепными брусками, укладываются на расстоянии, указанном на плане чердачного перекрытия. Концы балок в местах опирания на стены обертывают двумя слоями толя, рубероида или пергамина, обязательно оставляя торцы балок открытыми.

На внутренней стене концы балок укладывают впритык, точно по центру стены, и соединяют между собой брусками сечением 40x50 мм, длиной 400 мм. Бруски прибивают 100 мм гвоздями к боковым поверхностям балок заподлицо с верхними кромками балок. Одновременно с раскладкой балок чердачного перекрытия производится укладка щитов наката. Щиты наката укладываются так, что их нижняя плоскость располагалась заподлицо с нижними кромками балок.

Около дымоходов, между смежными балками, устанавливаются ригели. Концы ригелей подвешивают на хомутах, изготовленных из полосовой стали, если в домике будет печь.

После укладки балок и щитов наката по краям балок, опирающихся на наружные продольные стены, укладывают мауэрлаты сечением 50x80 мм, их прибивают к каждой балке одним гвоздем.

Для опирания стоек и подкосов стропил вдоль внутренней стены, по верху балок, укладывается доска сечением 50x150 мм, которую прибивают к каждому концу балок гвоздями 100 мм.

По уложенным мауэрлатам устанавливают и временно раскрепляют две крайние пары стропильных ног, равняясь по которым, устанавливают остальные стропила на расстоянии, указанном на чертеже.

Устройство крыши
1 - стойка подстропильная, 2 - мауэрлат, 3 - подкосы под стропила, 4 - прогон,
5 - кровля, 6 - обрешетка, 7 - стропильные ноги

Каждая пара установленных стропил временно расшивается обрезками досок и подпирается подкосами. Подкосы прибивают одним концом к опорной доске, а другим - к стропильной ноге.

Для устройства обрешетки кровли необходимо уложить стропила веранды, если она есть. Обрешетки под асбестоцементные волнистые листы устраивают из брусков сечением 40x50 мм. Для создания свеса по фронтонам концы обрешетки выпускают за торцевые стены на 300 мм. По верху стропил прибивают коньковые бруски с прокладками. Фронтонный свес обшивают снизу по брускам обрешетки досками строганной стороной вниз. Закончив устройство обрешетки и подшивку свесов карнизов и фронтонов, приступают к устройству кровли.

Укладку кровельных листов начинают с нижнего ряда, то есть от карниза. Каждый лист в укладываемом ряду перекрывают ранее уложенный по полную волну.

Листы выше уложенного ряда напускают, перекрывая уложенный ряд на 100- 150 мм.

Асбестоцементные листы крепят к обрешетке оцинкованными гвоздями (по 2 гвоздя на каждую сторону листа). Под шляпки гвоздей нужно подкладывать шайбы из рубероида или оцинкованной кровельной стали диаметром не менее 30 мм.

Отверстия в листах для креплений не пробивают, а высверливают дрелью, применяя сверло диаметром на 2-3 мм больше диаметра гвоздей.

Конек кровли покрывают специальными асбестоцементными коньковыми шаблонами. При отсутствии коньковых шаблонов можно покрыть досками толщиной 16-25 мм и оцинкованной или покрашенной кровельной сталью.

Зазоры между досками или кровельной сталью и поверхностью асбестоцементных листов необходимо заделать цементно-известковым раствором с примесью волокнистых материалов (пакля, вата и т. п.).

Одновременно с покрытием конька прибивают лобовые доски фронтонов, сращивая их в коньке «на ус», и крепят к торцу каждого бруска обрешетки 50 мм гвоздями (если есть фронтон).

История возникновения русских поселений в Сибири, хозяйственный и бытовой уклад поселенцев, дальнейшее их движение на новые территории представляет значительный интерес. Освоение новых земель, приспособление к жизни в новых условиях и вместе с тем сохранение основных черт традиционного жизненного уклада в материальной и духовной сферах дают возможность говорить об охватившей миллионы человек колонизации территории, измеряемой миллионами гектаров, длительном периоде времени как о сложном процессе развития экономических и социальных структур в переплетении нового и старого укладов и взаимодействии этнокультурных систем в ходе хозяйственного освоения Сибири.

Деревья в снежном одеянье
Вокруг, куда не бросишь взгляд,
Здесь годы, судьбы, расстоянья,
Незримо сквозь века летят.

Среди вселенского полета,
Мы видим беглый русский люд,
Бояр он не приемля гнета,
Нашел в Сибири свой приют.

Истории мгновенья тают,
Одно сменяясь за другим,
В Сибири ночи дни сменяют,
И каждый миг тайгой храним.

Запомнила тайга Сибири
Как бил Кучума здесь Ермак,
И как в суровом этом мире
Шукшин нес на плечах рюкзак,

Как на медведя в одиночку,
С рогатиной наперевес,
Охотник шел и ставил точку,
Сибирский помнит это лес.

Он помнит русских староверов,
Тех, кто молитву сотворя,
Ради своей суровой веры,
В Сибирь бежали от царя.

Сибирь, земля моя без края,
Суровой блещет красотой,
Руси любимой дочь родная,
С широкой русскою душой.

Здесь снежное тайги раздолье,
Здесь кедр с сосною говорит,
Здесь, среди этого приволья,
Остановившись время спит.

Очерк 1. Рассказы о переселении

Для дальнейшего продвижения в познании закономерностей и их конкретных проявлений в заселении и социально-экономическом развитии Сибири необходимо изучение микропроцессов хозяйственного, социального, культурно-исторического планов.

В этом смысле требуется привлечение не только обширного архивного материала и исследований историков прошлых периодов, но и свидетельств самих участников переселений, личных впечатлений, семейных преданий и т. п.

Несмотря на некоторую субъективность суждений, невольные искажения при передаче, отсутствие широких исторических обобщений, локальность, эти сведения позволяют выявить интересные бытовые и психологические подробности и детали, мотивировку и причины поступков, дают возможность почувствовать Человека в Истории.

В этом очерке приведены некоторые фрагменты из бесед со старожилами и потомками переселенцев, проживающими в селах Приобья.
Хронологический охват довольно широк - от XVIII в. до 20 гг. XX в., датировки безусловно весьма приблизительны, так как основаны на устных свидетельствах респондентов, а сами рассказы касаются некоторых частностей, имеющих отношение к конкретным людям и событиям, но не дают полную картину заселения Сибири; однако они позволяют проследить определенные тенденции исторического развития.

В связи с этим представляется необходимым предварить рассказы комментариями, позволяющими прояснить некоторые детали повествований, опять-таки не ставя целью дать исчерпывающий анализ всего процесса переселения в Сибирь: этому вопросу посвящены многие и многие исследования.

Мне хотелось бы выразить свою глубокую признательность моим доброжелательным собеседникам, людям преклонных лет, а в особенности моему отцу - Ю.Ф. Гусеву, весьма подробно познакомившему меня с историей моей семьи.

Среди сельских поселений, связанных с сельскохозяйственным и промысловым освоением земель, можно выделить деревни, села, слободы, заимки, займища, починки, погосты. Тогда как хозяйственно-экономическая сущность займищ, починков, заимок, деревень заключилась в сельскохозяйственной эксплуатации земельных угодий, села, погосты и слободы имели и иные функции.
В частности, в наибольшей Степени административные функции были свойственны слободам, которые во второй половине XVII - начале XVIII вв сыграли заметную роль в развитии русского расселения, когда переселенцы и уже осевшие в Сибири русские старожилы начали осваивать лесостепную поносу, более благоприятную, чем таежная, для развития сельского хозяйства.

В Сибири, кроме служилых слобод, такое же название носили поселения, где жители занимались земледелием и пользовались льготами, которые давались новоприбывшим туда поселенцам в уважение к их недавней оседлости. По словам Н.И. Костомарова, "в XVII в. служилые люди ходили по Руси и вербовали народ в Сибирь, заманивая обещаниями разных льгот; сверх того, для перехода давались охотникам подможные деньги. Эти поселенцы обязаны были пахать известное количество земли и, собирая с нее хлеб, доставлять его в юрода для прокормления служилых; такие слободы назывались пашенными".

Слободы основывали двумя путями: в процессе правительственной колонизации и по инициативе частных предпринимателей. В первом случае местная администрация определяла место поселения и "призывала" поселенцев; управление слободой и выраставшими вокруг псе деревнями поручалось назначенному приказчику. Но более распространен был второй путь, при котором и выбор места, и организацию поселения брало на себя частное лицо - слободчик, действовавший с разрешения местной администрации. В качестве основателей слобод выступали энергичные и предприимчивые крестьяне, часто объединявшиеся с товарищами и родственниками.

Заимки возникали всегда по инициативе самого населения в ходе вольного расселения из других населенных пунктов. В начальный период освоения предоставлялся большой простор для самостоятельного приискания земель. При освоении лесостепных и степных местностей все большее значение стали приобретать заимки; заимочное расселение стало характерным для Сибири.

Обработка полей совершалась вдали от деревни, и заимки строились почти каждым крестьянином. Работник не мог каждый день приезжать домой с далекого поля, поэтому он подолгу жил на месте работы, брал с собой семью и вынужден был обустроиться на новом месте - построить избу или землянку, поставить навес для скота, выкопать яму для хранения продуктов, огородить все это изгородью. Таким образом создавались предпосылки для образования новой деревни.

Достаточно было опахать участок или хотя бы проложить полосы пахоты, чтобы земля считалась занятой. Возникающее новое поселение длительное время сохраняло прочную хозяйственную связь с основным населенным пунктом. Сначала на заимках жили в период напряженных полевых работ и держали отгонный скот. При разделах семьи хозяина на заимку отселяли молодую пару. Иногда и сам хозяин мог жить там по нескольку лет.

Наконец, после того как пригодность вновь выбранного места была окончательно оценена и оно хозяйственно освоено, на заимку переселялись окончательно, и она становилась новым постоянным населенным пунктом. Превращение заимки в многодворное поселение проходило путем роста и расселения семьи основателя. Нередко к первопоселенцу подселялись другие семьи.

Факты переездов к родственникам "во вновь отысканные" места, богатые пашенными землями и промысловыми угодьями, часто отмечаются в литературе.
Первоначально право первого захвата было единственным регулятором поземельных отношений. Затем же, при увеличении населения, неизбежно возникали недоразумения и распри, поэтому появилась необходимость раздела земель между волостями и отдельными домовладельцами, для чего приглашались землемеры.

Вольное переселение крестьян в южную полосу степей совпало со стремлением правительства обеспечить рабочими руками и сельскохозяйственными продуктами горные заводы. Поэтому с конца 1750-х гг. правительство поощряло и организовывало переселения добровольцев, создавало компактные группы селений ссыльных. Развивающемуся горнодобывающему и металлургическому производству требовалось все больше рабочих рук, для обеспечения горнозаводских работ правительство приписывало к заводам окрестные селения, крестьяне которых обязаны были регулярно отрабатывать заводские повинности. В Западной Сибири к 1761 г. к заводам были приписаны все деревни Бийского, Томского и Кузнецкого уездов.

Селения, в которых проживали каменщики, получившие в 1792 г. статус инородцев и именовавшиеся русскими ясачными, окрестными жителями назывались "ясашными", или "ясак", это название долго сохранялось и после отмены в 1878 г. статуса ясачных. "Ясашные" не прерывали родственно-земляческих связей с населением приобских, кулундинских, иртышских селений. Это, вероятно, нашло отзвук в рассказе В.Ф. Щербининой, который приводится далее.

Переселенцы XVIII в., осуществлявшие колонизацию на свой страх и риск, вынуждены были опираться на идейно-религиозную организацию с регулятивной ролью религиозно-идеологических авторитетов в условиях, когда мелкое товарное производство функционировало при отсутствии или недостаточной силе государственной власти и ее идеологического института - официальной церкви.

Скитники, идеологи раскола, составляли органическую часть общественной структуры пионерного отряда колонистов. Нетерпимое отношение церковной и светской властей к религиозной самодеятельности населения на старозаселенных территориях, преследования расколоучителей являлись важным фактором перемещения населения в малообитаемые районы.

Деятельность скитника не была самостоятельной. На первых порах, когда покровители его, намереваясь заняться пашенным хозяйством, вели опытные посевы и заводили огород, "старик" не только молился, читал книги, но при отлучках хозяина, выполнял в его хозяйстве роль сторожа. По мере заполнения территории новопоселенцами расколоучитель обнаруживал свою социальную роль духовного наставника. Общее моление, душеспасительные беседы, выполнение треб и т. п. - этими средствами "старец" помогал семье промысловиков превратиться в реальных хозяев новой территории, осознать себя, свою роль и место.

Скитниками были чаще всего родственники первопроходцев или деклассированные лица, оторванные от своей сословно-классовой среды. Отмечено, что мастеровые, солдаты, заводские крестьяне, убегавшие от подневольного труда или службы в глухие места, будучи в момент побега равнодушны к вопросам веры, в результате жизни в скитах и заимках превращались нередко в поборников раскола под влиянием идеологов старообрядчества. Как мы видим из рассказа Ю.Ф. Гусева, такого же рода процессы происходили и в XIX в.

Основным занятием поселенцев было земледелие, которое, превращаясь в товарную отрасль, вызывало необходимость строительства водяных и ветряных мельниц. Первыми обзаводились мельницами наиболее состоятельные крестьяне.

Пашня и мельница гарантировали стабильный доход старожилам. Складывалось типичное для Сибири комплексное многоотраслевое мелкотоварное производство. Потребительские отрасли играли в экономике края подчиненную роль, но благодаря им рос фонд накопления, что создавало условия для осуществления расширенного воспроизводства, несмотря на экстенсивный в целом характер хозяйства. Перевод к расширенному воспроизводству осуществлялся на основе труда членов семейных коопераций, а затем - на базе сочетания труда семейных и наемных работников.

В XIX в. миграционные процессы внутри Сибири и приток населения с основной территории значительно совпадают. На территории Западной Сибири шло дальнейшее развитие сложившегося расселения, укрупнение населенных пунктов путем разделения больших семей и подселения новых жителей.

В начале XX в. основным мотивом для переселения из европейской части России было отсутствие земли, бедность, надежда на изменение судьбы на новом месте. Все новоселы мечтали сделаться самостоятельными хозяевами, но не всем удавалось осуществить свои намерения.

"В 1700 г. на вечное поселение были выселены семьи Некрасовых, Мелентьевых, Поротниковых, Полуниных, Малышевых. Образовался пос. Слобода.
Семьи увеличились и расселились "колодами" (несколько семей, объединенных на родственной основе). Одиночки-беженцы и семьи Пятковых, Ельчиных, Климовых также приехали сюда. В 1720 г. Слобода из-за разлива оказалась почти на острове.
Селение перенесли на правый берег Оби, назвали его Новая слобода.
"Колода" Поротниковых поселилась у устья р. Чируха, сейчас это д. Поротниково, "колода" Малышевых по р. Каменка, ныне - Малышево. Обь разливами вытеснила Новую слободу, жители переселились к Поротниковым и Малышевым, переселение завершилось к 1725 г. В 1763 г. они были приписаны к заводам в предгорьях Алтая для несения обязательных повинностей".

Следующий рассказ был записан в д. Кондаурово Колыванского района Новосибирской обл. учащимися местной школы со слов старожилов.

"Первыми жителями были братья Кузьминых, затем приехали Ковригины, Некрасовы. Сначала деревня называлась Тропинская заимка, здесь были выделены для крестьян земли, ездили на сезон. Из Тропино ездить было далеко, стали на заимке жить постоянно, назвали село по фамилии землемера, нарезавшего землю - Кондаурово".

Алексей Васильевич Семиколенов, 1932 г. р., житель д. Средний Ллеус Ордынского района Новосибирской обл.:

"Предки были из Курской и Тамбовской губ. Дед был крепостной, деды приехали уже женатые в Долганку до отмены крепостного права.
Вот что рассказывала мать. Жили в России, раз по деревне ехал барин, когда гнали крестьянских коров. Барин увидел одну телку - велел зарезать к завтраку, но зарезали другую. Барин увидел, что его приказ не выполнили и велел пороть виноватых. Тот, кого наказали, возмутился и поджег барскую усадьбу, было следствие и его сослали в Сибирь. Там он увидел, что нет крепостного права, жить можно.
Вернулся и подговорил крестьян. Ночью мужики подожгли барина и уехали. В этой компании был и мой дед. Дедова семья приехала с 25 коп, а чтобы приписаться, нужно было четверть купить, дед напоил старосту и тогда приписали. Батрачил. Бабка по матери была из однодворок, земли не было, но не в крепостном праве.
Дед по отцу в Кузьминку еще раньше приехал по своей воле с семьей. По рассказам, ехали долго, кругосветом на конях".

Евдокия Андреевна Ярцева, 1915 г. р., жительница с. Верх-Ирмень. Ордынского района Новосибирской обл.:

"Родители из России, из Рязани, мама 1881 г. р., приехали в 1890 г. в д. Поперечную (Крюково). Мама вышла замуж уже в Верх-Ирмени, дразнили ее "рязанью". В Верх-Ирмени большинство жили чалдоны, а в Поперечной - мордва. Были ссыльные, калужские. У них полотенца - "заборы" тканые. Мама набожная была - за хлеб берется, за еду, за предметы какие-нибудь - крестится. Курей утром будили кочергой, чтобы лучше неслись. Скот тоже будили. До восхода помешивали еду, пшеницу в мешках, муку, чтобы не переводились".

Юрий Федорович Гусев, 1923 г. р., житель Новосибирска:

"Мой дед Фома Петрович Зайков, 1840 г. р., пошел в Сибирь из Тамбовской губ. с матерью и сестрой Анной, Фоме было 8 лет, сестре 13. Глава семьи, отец Фомы, был малохольный, не любил работать, искал легкой жизни. Хозяйство отца Фомы - Петра - было очень бедное, он работал на отходных промыслах, в строительных артелях. Работал все лето, зимой приезжал. Мать была батрачка. Под Тамбовом земли были мало. Кур выпускали на крышу и кормили соломой. Мужикам, которые собрались идти в Сибирь, давали подъемные, они распродавали свой скарб. Ушел Петр налегке, и ни слуха ни духа года четыре. Вестей не подавал, узнавали через других, где он, что с ним. Обосновался он под г. Бийском в с. Казанке.

Семья ждала его, а потом пошла за ним. Шли пешком около трех лет по Сибирскому тракту. На тракте стояли дежурные избы, в которых общество назначало кормить путников. Семья в пути побиралась. Анна была постарше, стеснялась просить кусочки, а Фома просил. Пришли в Казанку. Петр каким-то образом превратился в монаха или отшельника Питирима, построил в лесу избу. Семью свою не признал. Мать пошла в батрачки, Фома подпаском. Получилось, что одиннадцати лет Фома пришел в Сибирь, а к тринадцати уже они поднакопили деньжонок. Леса на строительство было полно, сначала они жили в землянке на краю деревни. Фоме выделили надел, стали они обрабатывать его. Сначала было две десятины, а потом еще прибавляли.

Как обществу поставят самогону, так и прибавляли. К 16 годам Фома стал настоящим крестьянином. У него была практическая жилка. Он нанялся к Асановым, известным богатым купцам, у них были гостиницы, магазины в Бийске, Барнауле, Иркутске. Перегонял овец, коней по Чуйскому тракту. Он и перегонял, и охранял стада от алтайцев, которые промышляли грабежом. В Монголии он обменивал животных на зеркала, бусы и т. п. Это был натуральный обмен, ясно, он оставлял что-то себе. В результате, он построил настоящую сибирскую усадьбу. Отцу он построил скит - простой сруб 1,5 х 2 и с односкатной крышей, покрытой корьем, с узким окном, тесовым полом. Скит этот стоял в усадьбе. Скит не отапливался, Питирим жил там и летом, и зимой, а замерзнет - идет в избу к сыну. Изображал знахаря, женщины носили ему еду. Питирим был из старообрядцев австрийского согласия.

Фома стал участвовать в маслобойном кооперативе. Из Бийска организовывали обозы до Москвы и Санкт-Петербурга. Писался он как крестьянин, а все стремился в купцы. Организовал рядом с подворьем "веревочный завод". Там вили веревки типа шпагата из льна вручную, работало два работника. На утрамбованной площадке стояло пять деревянных приспособлений для витья. На доходы от веревочного производства Фома построил заимку в тайге в 10 верстах от поселка, водяную мельницу, двухэтажный дом в Бийске.

Помогла торговля с Монголией, монголов буквально грабили. Во время войны Фома Петрович брал подряды на поставку кожи, пшеницы. У него оставалась мечта стать купцом. В гильдию купцов записывали с определенным оборотным капиталом. Но новых пускали с большим трудом. У них были привилегии - если купец, то выдавался патент на магазин, сразу на питейное заведение. Фома к этому времени писался как мещанин, пользовался авторитетом. А в купцы стремился, так как сам мог бы свой товар продавать без посредников. Его должны были вот-вот припять, а тут революция. Он сразу от этой мысли и отказался".

Тимофей Федорович Чанов, житель д. Верх-Сузун Сузунского района Новосибирской обл.:

"До Новониколаевска ехали медленно, долго по железной дороге. От Новониколаевска ехали по Оби на пароходах, лодках. Причаливали к берегу у больших и малых поселений, везде нас встречали враждебно настроенные местными властями сибиряки. Они отказывались продавать хлеб, сало. В селах переселенцев не принимали, требовали плату за каждую душу и четверть водки на угощенье общества. За прописку в некоторых сельских общинах брали до 70-100 руб.
В 1908 г. в Новониколаевске была эпидемия, стали спешно отправлять переселенцев. Добравшись до Алтая, переселенцы обязаны были регистрироваться в Барнауле, становясь "одворенными", на них накладывался оброк - 6 руб. в доход царя. Назывались они "шестой номер" - по номеру списка, в котором регистрировались безземельные".

С.Е. Строганов, сын переселенца Е.Я. Строганова, житель с. Верх-Сузун Сузунского района Новосибирской обл.:

"Отцу было 8 лет, когда его семья приехала из Курской губ. в 1912 г. в Верх-Сузун. Числились под "шестым номером", так как не имели земли. Было их четверо братьев, приехали зимой в крещенские морозы. Нашли себе пристанище в землянке у местных крестьян. Работали на лесозаготовках, нанимались в поденную. Из долгов выбиться не могли. Отец пошел в батраки, пахал, сеял. После Первой мировой войны построили себе избенку, завели огород, обнесли его частоколом. Когда свершилась революция, отец пришел как-то вечером и говорит: "Ну все, ребята, теперь все наше будет"".

Михаил Маркович Портнягин, 1920 г. р., житель д. Мереть Cyлунского района Новосибирской обл.:

"Переселенцы к старосте приезжают, за самогон покупают землю. Земли много было. Староста и показывает, что твоя земля будет "от сосны до того места, где сорока летит"".
Во время переселения в Сибирь в 1920-е гг. большого числа немцев из европейской части России несколько немецких семей жили в Мерети. У сибиряков работа по хозяйству традиционно делилась на мужскую и женскую. Жена не обязана была давать сена корове, рубить дрова - это мужская работа, муж же не обязан ходить за водой - это женская работа. Увидев, что немец-сосед несет воду, рассказчик сказал полушутя-полусерьезно: "Не позорь Сибири, не носи воду". Однако когда Портнягин сам обзавелся семьей и ему как-то пришлось нести воду, то его сосед уже мог попенять: "Что ж ты, сибиряк, воду-то носишь?"

Правила и традиции были довольно подвижны, люди в основном руководствовались житейскими соображениями и потребностями семьи.

Валентина Францевна Щербинина (Бальцер), 1917 г. р., жительница д. Базой Томской обл.:

"Родители приехали из Витебской губ. Доехали до Базоя, старожилы их не приняли, тогда немного отъехали в сторону, к болотцу, его немного раскопали, чтобы вода была, основали д. Березовую. Сейчас ее нет, это место распахано. Сама я была еще грудным младенцем. Приехавшие семьи жили в землянках, боялись прихода белых. Все жители деревни ушли, попрятались, а мои мать и тетка не успели. Вышли из землянки и увидели конных белых. Мать стала щипать меня, я заплакала, мать сказала, что ребеночек болеет, тиф у нее или еще что. Белые покрутились, покрутились и уехали. Потом говорили, что кто-то из нас счастливый - или я, или мать, или сестра ее.
Чалдоны жили зажиточно, хорошо, других заставляли работать, но и сами здорово работали. Раньше еще жили кержаки, их называли "ясашные". Когда они узнали, что будет советская власть, они стали выкапывать землянки и зарываться в них, некоторые самосжигались в ямах. На месте такого захоронения осталась большая яма, а там были и мебель, и все вещи".

Анна Ивановна Рогова, 1895 г. р., жительница д. Шипуново Сузунского района Новосибирской обл. рассказала, что ее семья переселилась в 1920-е гг. Им приносили крынки с молоком, сметаной. Сибиряки топили дровами, и это было удивительно. Сама Анна топила навозом, который сушила и складывала на огороде. Сосед ей говорил: "Не позорь Шипуново, не топи навозом".

Мария Михайловна Ишимова (Довкина), 1905 г. р., жительница районного центра Маслянино Новосибирской обл.:

"Привезли в Сибирь в 1920-е гг. Семья большая, семеро детей, роздали по нянькам, в работники. Жили в Расее около Вятки. Жила в Изыраке, потом вышла замуж в Бубенщиково. В Расее плохо стало жить, покосов не было, а держишь коровушку. Кержаки были в Бубенщиково, на них работали, нанимались в "поденку". В Сибири лучше держать скотину, чем в Расее. Легче жить, проще косить и есть что косить. Стали капусту садить, в Расее места не было, огурцы стали садить".

Валентина Сергеевна Елкина (Поликанова), 1930 г. р., жительница районного центра Маслянино Новосибирской обл.:

"Приехали родители из России с Рязани в 1923 г. Были бедняки. Дед был маляр и штукатур. Папа из Пирогова, мама с Ухрова. Женились уже в Сибири. Ехали месяц в телячьих вагонах, жили в батраках. Жили у кержаков Худяковых на квартире. Хорошие они были, добрые, покормят. Не было земли в России, не могли садить капусту, огурцы. Хлева для коровы не было, коров в Рязани заводили доить в дом. Напоят, распарят солому резаную в колоде, накормят коровушку. Сена не было. В дом заводили, так как холодно, а леса для хлевов не было. В Сибири лес был, ставили хлева, крытый двор, или пригон, иными словами. Попервоначалу для поросят, кур землянушку делали. Выкопают в земле, сруб в яму опустят, над землей выведут, сверху - жерди, земля, дерн".

Анна Михайловна Лагуткина (Игнатова), 1905 г. р., жительница д. Кирза, Ордынского района Новосибирской обл.:

"Жили в Рязанской губ. Ямской слободе в д. Каменной. Тринадцати лет меня привез отец, здесь уже жил его брат в течение пяти лет. В семье все братья были кузнецы. В России давали четверть земли на мальчика, а в Сибири земли было много. Высокие здесь росли конопли. Братья взяли весь инструмент кузнечный, он тяжелый, клали доски и толкали по сходням, чтобы погрузить. Ехали поездом. Переехали через Уральские горы, наблюдали пароходы на реках, удивлялись, дети говорили: "Домики, домики на воде". Потом пароходом плыли, опять по доскам наковальни грузили".

Екатерина Степановна Мимошина (Рыбакова), 1913 г. р., жительница д. Средний Алеус Ордынского района Новосибирской обл.:

"Жили в Нижегородской губ., д. Лихачи.
Привезли меня семи лет, легче прожить было в Сибири. Как приехали, отец решил строить дом. Но для начала взяли плохоньку избенку. А сначала отец построил пригон, так как уже была корова. А потом дом-пятистенок построил. Прихожка, горница были. Печь налево, направо дверь в горницу. Полати были. На них дети спали. Купил лошаденку. Когда загнали в колхоз, лошадь подохла, отец, как узнал, так ушел и плакал в огороде. Заболел отец тифом и помер. Крышу на дому не успел до конца покрыть, тес был, так и лежал во дворе. Так его бабушка и сожгла на дрова, что она одна-то сможет сделать".

Очерк 2. Предания и легенды русских сибиряков

На двадцать пятой сессии Генеральной конференции Организации Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры, проходившей с 17 октября по 16 ноября 1989 г., была принята рекомендация о выявлении, хранении, обеспечении сохранности и распространении фольклора, согласно которой «Фольклор (или традиционная и народная культура) есть совокупность основанных на традициях культурного сообщества творений, выраженных группой или индивидуумами и признанных в качестве отражения чаяний сообщества, его культурной и социальной самобытности; фольклорные образцы и ценности передаются устно, путем имитации или другими способами. Его формы включают, в частности, язык, литературу, музыку, танцы, игры, мифологию, обряды, обычаи, ремесла, архитектуру и другие виды художественного творчества».

Народная несказочная проза (предания, легенды, мифологические рассказы - былички и бывальщины) дает огромный, поистине неисчерпаемый материал для изучения традиционной культуры любого этноса.

Применение сравнительного метода, разработанного в трудах выдающихся отечественных ученых - А.Н. Веселовского, В.М. Жирмунского, Б.Н. Путилова, - позволило, при всем многообразии конкретных текстов, установить существенное сходство представлений, порождающих мотивы и сюжеты повествований. Таким образом, изучение отдельных форм традиционной духовной культуры какого-либо одного этноса, проведенное на материале записей определенного периода, имеет важное значение для исследования традиционной народной культуры в целом.

В центре внимания автора данного очерка - предания и легенды русских сибиряков, записанные на территории Омской обл. во второй половине XX в. (по материалам фольклорного архива ОмГПУ). При рассмотрении преданий использованы также некоторые опубликованные источники XIX-XX вв..

Предания можно в самом общем виде определить как устные народные рассказы о прошлом, имеющие установку на достоверность, для которых характерны следующие основные функции: информативная и объяснительная.

Предания русского населения Омской обл. впервые стали предметом специального исследования в 90-е гг. XX в.. В материалах указанного архива было обнаружено более ста текстов. При рассмотрении сюжетно-тематического состава первоначально за основу была взята классификация Н.А. Криничной, разработанная исследовательницей на региональном материале Русского Севера, но являющаяся наиболее универсальной и потому применимой к материалу других регионов. В результате были выявлены следующие особенности сюжетно-тематического состава русских преданий Омской обл.

1. Пока не обнаружены предания о предках, родоначальниках (именуемых на Русском Севере "панами"). Есть основания полагать, что этот факт связан с историей заселения и освоения нашего края, его сравнительно поздней колонизацией.

2. Предания остальных групп имеются в архивных материалах (предания об аборигенах края; о кладах; о силачах; о разбойниках; о борьбе с внешними врагами; об исторических лицах).

3. Некоторые тексты можно отнести одновременно к двум группам, выделенным Н.А. Криничной: предания об исторических лицах в местных материалах являются одновременно и преданиями о борьбе с внешними врагами (таковы предания о Ермаке).

4. Наиболее широко в архивных материалах представлены предания о заселении и освоении края (около половины текстов). Среди преданий данного типа большая часть текстов содержит в качестве основного топонимический мотив.

Заселение и освоение края не было одномоментным или хотя бы сжатым по времени актом. Процесс был длительным и неравномерным. Поселенцы были выходцами из разных мест, они могли иметь особенности в деталях костюма, жилища и проч., но было у всех нечто общее: осваивая новый край, обживая новое место, они стремились установить и закрепить с ним свою связь - назвать его, построить свою систему координат. Таким образом, все места, где селятся люди, получают свое название. Его не дает сам первопоселенец, поскольку в русском языке развита система личных местоимений и не принято говорить о собственной персоне в третьем лице.
Следовательно, выражение "мой хутор", "моя заимка" и т. д. не могут выполнять функцию имени собственного. Название дают люди из ближайшего окружения -соседи или потомки.

Примеры преданий сибирских

В ряде преданий о заселении и освоении края топонимический мотив связан с понятием жизнедеятельности, включающим:

1) основание села, то есть строительство первого дома;

2) владение участком земли (данные элементы мотивов отмечены в "Указателе типов, мотивов и основных элементов" Н.А. Криничной),

3) жизнь или временное пребывание на территории,

4) деятельность.

Например:

1) "Как возникла д. Терехово? - Было это давно. Проходило здесь войско Ермака. Несколько семей осталось на этом месте жить. У одной семьи была фамилия Тереховы. Отсюда и название. А их потомки до сих пор живут";

2) "Раньше в д. Михайловке Колосовского района жил богатый Фиклис. У рощи была его земля, поэтому и роща называется Фиклисовой";

3) "Да я толком не знаю, почему наша деревня так называлась [д. Ботвино]. Может, потому, что много жило у нас Ботвиных";

4) "Есть у нас в Карасуке Кирюшин колок. Почему так зовется? Да был в соседней деревне сливковоз Кирьян, хороший мужик, любили его все. А вот как повезет сливки на завод.., так заезжает в колок. А у него там туесок стоял, отольет сливок - и на завод. Обратно едет, выпьет сливок и только тогда назад, в деревню...".

В архиве имеются также тексты преданий, в которых происхождение топонима связано с трагической смертью какого-либо жителя села, данный элемент мотива также не отмечен в "Указателе" Н.А. Криничной:

"Правее Коновалихи - Пашкино болото, ездят, сено косят. Когда-то, говорят, какой-то Пашка там тонул";

"Аксиньина ляга. Это километров пятнадцать отсюда. Такое есть болото, страшенно болото... Когда-то какая-то Аксинья шла, а там пожар был, горело. И она сгорела там, легла навечно".

В приведенных примерах обращает на себя внимание связь трагических смертей с "нечистым" местом - болотом, хотя причины гибели людей как бы антонимичны: в первом случае человек "тонет", то есть причина связана с водой (или жидкой опасной почвой), а во втором - "сгорает" (связь с огнем).

В предании "Настасьин лог" рассказывается о женщине по имени Настасья, несправедливо обвиненной людьми в колдовстве и в результате этого убитой: "<...> Пошла она раз за травами в лог. Они и увидели ее в лесу <...> И убили ее в том логу".

Тексты последней группы находятся тем не менее в общем ряду, то есть даже и в этих преданиях топонимический мотив связан с понятием жизнедеятельности, так как отражает в неявном виде народные представления о жизни души после смерти тела.

Как отмечал Д.К. Зеленин, "по народному воззрению, заложные (то есть умершие неестественной смертью) покойники доживают свой век за гробом, то есть после своей насильственной смерти живут еще столько, сколько они прожили бы на земле в случае, если бы смерть их была естественною.
Живут они все это время на месте своей насильственной смерти.., все действия таких покойников направлены ко вреду человека".

В двух текстах особенно заметна устойчивость подобных топонимов: исполнители ничего не могут сообщить о личности погибших ("какой-то Пашка", "какая-то Аксинья"), но зато хорошо осведомлены о причинах и даже обстоятельствах смерти. Следует отметить также, что топонимы последнего типа относятся к природным объектам, а все остальные ранее рассмотренные - к культурным (село, хутор, заимка и т. д.) и, реже, природным (роща).

Позднее были исследованы предания об аборигенах края, причем в ходе работы автор уточняет наименование этой группы, в результате чего тексты получают название "предания об исчезнувших пародах". Вначале были рассмотрены локальные особенности преданий о чуди на материале текстов, записанных в Болынеуковском, Горьковском, Муромцевском, Нижнеомском, Саргатском районах Омской обл.

Выяснилось, что исчезнувшие аборигены ("дикие люди", "дикари", "чуди", "чукмены", "черный народ") имеют очень устойчивый образ. Это дикие, мохнатые, черные люди, которые ходили голыми: "Дикари были, они были черные", "говорили, что черный народ жил", "мохнаты все были с ног до головы", "черные, как негры, как земля, были". Эти исчезнувшие аборигены не имели орудий труда, ели сырое мясо, - "как собаки, шерстью обросли". Упоминаются также большие размеры их сохранившихся костей: "Вот курганы копали - кости были. Да крупные кости. Они же [чудь] крупные были.

Как показывают материалы, облик чуди лишен каких-либо фантастических черт. Даже кости, хоть и крупные, но это не кости великанов. В то же время в их облике невозможно выделить и исторические черты. Подчеркиваемая дикость внешнего вида, связь с землей, проявляющаяся не только в цвете, но и в доминирующем мотиве самозахоронения, заставила предположить, что исчезнувшие аборигены в местных преданиях не исторические, но мифические. Особенно обращала внимание уверенность рассказчиков в описании внешнего вида и образа жизни аборигенов, хотя не было свидетельств о том, что кто-то их видел, ведь, по преданиям, они исчезли еще до прихода русских.

Сравнительное изучение преданий разных регионов (Русский Север, Урал, Западная и Восточная Сибирь) с привлечением параллелей из устных традиций некоторых других этносов, проживающих в перечисленных регионах, позволило установить, что образ исчезнувших аборигенов в русских преданиях представляет собой систему мифологических мотивов (статических), гармонично сопрягающихся с главным сюжетообразующим мотивом (динамическим) - самозахоронением.

Мотивы образа (исчезнувшие аборигены - "черные", "мохнатые", "крупные", "мелкие", "злобные", "сыроядцы", "богатые", "умельцы", "рудокопы" и т. д.) являют собой не просто перечень противоречивых качеств. Напротив, они семантически связаны и на основании этих связей могут быть сгруппированы, в каждой группе может быть выделена семантическая доминанта.

1. Общее значение "чужой", то есть потенциально "враг", объединяет следующие мотивы: "быть черным", "иметь тело нечеловеческого размера или формы (быть мелким, крупным, одноногим и т. п.)", "быть злобным (враждебным)", "быть сыроядцем (каннибалом)". Мотивы "быть злобным", "быть сыроядцем" имеют прозрачно выраженную негативную семантику. Семантика мотива "быть черным" может быть установлена по материалам толковых словарей.
Ряд наиболее важных значений слова "черный": "испачканный чем-либо, грязный"; "по суеверным представлениям, чародейский, колдовской, связанный с нечистью"; в переносном смысле "отрицательный, плохой", "мрачный, безрадостный, тяжелый" - "черная тоска", "черные думы"; "злостный, низкий, коварный" - "черная зависть", "черная измена", "черная магия", "черное слово" (брань), "черная немочь" (проказа), "черная
смерть" (чума). Следовательно, слова "черный", "грязный", "чуждый" являются семантически связанными, причем общее в значениях имеет негативный характер. Устойчива также связь слова "черный" с мифологическими персонажами.
Установлено также, что для мифологических персонажей характерны различные телесные аномалии, включая иные размеры тела, его деформацию и т. д..

2. Общее значение "обладающий богатством" имеют мотивы "быть богатым", "быть умельцем", "быть рудокопом", "быть мохнатым".
Связь мотивов "быть умельцем", "быть рудокопом" с представлением о богатстве, на наш взгляд, достаточно очевидна, а в мотиве "быть мохнатым" может быть установлена в результате анализа. Мохнатость как свойство мифологических персонажей и ее связь с плодородием уже рассматривалась Б.А. Успенским.

Что за народ - чудь?

Материалы современных словарей арготизмов показывают, что семантика мотива остается устойчивой: "богатый человек" обозначается рядом синонимов, среди которых - "бобер", "бобр", "мохнатый", "с бородой", "шуба"; "мохнорылым" называют взяточника; отсутствие шерсти (волосяного покрова), напротив, ассоциируется с бедностью: так, "бесшерстный" означает "неимущий человек", "остриженным" называется "потерпевший,
жертва.

Доминирующие мотивы "быть чужим", "быть богатым" в свою очередь образуют мотив "чужие люди - богатые". "Чужие" появляются извне или следы их былого пребывания обнаруживаются за пределами человеческого мира (в земле), при этом они обладают богатством. Следовательно, представители "иного" мира - богатые или, наоборот, чье-либо богатство заставляет предположить связь этого персонажа с "иным" миром.

Доминирующий сюжетообразующий мотив также имеет мифологическую семантику. Наиболее подробно автором были исследованы предания о белой березе. Вначале - на материале Омской обл., а затем на общесибирском материале. Предания, в которых исчезновение (гибель) аборигенов связано с появлением в их местах "белой березы" ("белого дерева", "белого леса"), были записаны также в XIX-XX вв. на Русском Севере, Урале, в Западной и Восточной Сибири.

Уместно привести один из таких текстов (в сокращении), опубликованный П. Городцовым:

"Во времена очень древние... на увале жил дикий народ чудь. Люди этого народа были ростом малы, почти что в половину роста наших русских людей <...> Чуди были люди дикие и жили в землянках <...> В те времена в здешних местах рос только красный лес.., березы люди совсем не знали и не видали. С течением времени в лесах появилось белое дерево - береза, и чудь стала размышлять о значении этого небывалого явления и... решила, что появится белый царь, который овладеет этими местами подобно тому, как белое дерево распространило свое владычество в этих местах. Чудь пришла в ужас от этого обстоятельства и порешила: лучше нам умереть своей смертью от своей руки, чем принять смерть от руки чужеземных пришельцев. И вот в один и тот же день чудь собралась - каждая семья в своей землянке, забрали туда все свои пожитки и сокровища, подрубили столбы, - крыша рухнула и задавила дикарей. Так прекратила свое существование чудь...".

Ряд мотивов этого текста совпадает с мотивами преданий фольклорного архива ОмГПУ:

"Раньше, говорят, люди были. Будто как-то эти люди стали прятаться. Пошел, говорят, белый лес, будет белый народ, нам житья не будет. И будто бы, от стариков я слыхал, закапывались в землю"; "Говорили, что люди дикие жили. Когда белые березы стали расти, то они предположили, что белые люди скоро придут... Вот они стали эти курганы делать и закапывались туда...".

Эти попытки предпринимались с XIX в. В.П. Кругляшова впервые высказала предположение о связи образа березы с верованиями, однако считала, что "вначале мотив белой березы возник в среде нерусских людей, вероятнее всего татар, но постепенно он вошел в русские предания о чуди, о татарах (критическое отношение к власти белого царя...)".

Анализ этнографических материалов не выявил сугубо негативного отношения к березе ни у ряда угорских народов, ни у русских, но зато показал, что представление о березе в культурах разных этносов амбивалентно (это находит свое выражение в обрядах и в устной традиции), то есть береза может в разных случаях соотноситься с каждым членом оппозиции жизнь / смерть. Но в русских преданиях образ "белой березы" не является изолированным, его семантика в полной мере проявляется только в противопоставлении образу аборигенов - "диких", "мохнатых", "черных" людей.

Многократные попытки отыскать потомков фольклорной чуди, как известно, оказались бесплодными, однако до последнего времени сохраняется традиция рассматривать предания как исторические, причем обнаруживается стремление показать, что "общая тенденция в развитии мотива - преодоление мифем в его структуре, вытеснение их реалистическими элементами". Исследование текстов показывает, что мифологические мотивы в преданиях не только не "вытесняются" реалистическими элементами, но образуют устойчивую систему.

Выше мы показали системность мотивов образа исчезнувших аборигенов, теперь можно наблюдать, как оппозиция белый / черный порождает сюжет: гибель черных аборигенов-предшественников в результате появления белого дерева, символизирующего приход новых (белых) людей.

Следует еще раз подчеркнуть, что семантика цвета в устной традиции не имеет прямого соотнесения с реальным цветом кожи представителей исторических этносов.

Например, Ремезовская летопись включает интересное татарское предание о битве двух зверей, символизирующих русских и татар:

"При Кучюме же видение бысть, два зверя исходяще со сторон острова из Ыртыша и Тобола и битву учиняша между собой велию; Иртышной же бел и велик, волосистой, с вола, подобие волку; Тоболной же мал и черн, подобен псу гончему, якожь в битве одолевати большаго и мертва излагати и в воду уходити, и болшей оживаше и в воду уходя". Волхвы дали Кучуму такое толкование видения: "Болший зверь твое царство, а малый русский воин, имат быти вскоре и тако тя умерщвляти и пленити и в раз-хищение отгнати и грады твои взяти".

В этом тексте БЕЛЫЙ зверь означал ТАТАР, а ЧЕРНЫЙ - РУССКИХ. Белый цвет связан со значением татар как будущей жертвы, поскольку "белый" имеет сложную семантику, в том числе может быть связан с представлением о смерти (напр., "БЕЛОЕ дерево"). Белого затравленного зверя гонит черный, похожий на гончего пса. Здесь черный цвет явно связан со значением русских как врагов татар, а образ врага является частью более широкого понятия - образ "чужого".

Даже в имени Черного Арапина, персонажа эпических песен южных славян, эпитет "черный" обусловлен его образом врага и не связан напрямую с цветом его кожи. Негативное значение черного цвета в паре черный / белый подробно рассмотрел В. Тэрнер, исследовавший универсальную цветовую триаду.

В русских же преданиях о самопогребении "чудь" ("чуди"), "дикие люди", "дикари" изображены не как явные враги, а как "чужие", так как они, по народным представлениям, погибли еще до прихода русских. Таким образом, исследование показало, что предания об исчезнувших народах квазиисторичны, сюжеты имеют этиологическую семантику, поскольку призваны объяснить остатки различных древних сооружений, а также судьбу тех, кто некогда их построил.

Исследование преданий, безусловно, должно быть продолжено, однако уже полученные результаты заставляют внести некоторые уточнения в предложенное определение преданий, то есть считать их конститутивным признаком наличие в тексте мифологических мотивов и признать "информативную" функцию квазиинформативной.

В отечественной науке в последнее время получило развитие широкое понимание легенды, в результате чего к этому типу повествований стали относить тексты с различными жанрообразующими признаками.

Автор поддерживает и развивает концепцию В.Я. Проппа, согласно которой народная легенда есть "прозаический художественный рассказ, обращающийся в народе, содержание которого прямо или косвенно связано с господствующей религией". Это определение позволяет строго отделить рассматриваемый жанр, с одной стороны, от легенды книжной, а с другой - от сказки и близких легенде жанров несказочной прозы. От сказки легенда отличается тем, что народ верит в действительность описываемых событий.

Иначе говоря, для легенды характерна установка на достоверность, присущая также преданиям и мифологическим рассказам (быличкам и бывальщинам). От повествований последних двух типов легенда отличается функционально (для нее характерны объяснительная, дидактическая функции, а также их совокупность), системой персонажей, сюжетно.

Таким образом, для русской народной легенды характерна связь с христианством. Сюжеты связаны с именами библейских персонажей, но в целом, как установлено В.Я. Проппом, не восходят ни к письменности, ни к духовному стиху. Связь с христианством, по понятным причинам, обусловила фактический запрет на изучение произведений этого жанра в советское время. Отсутствие публикаций не позволяет нам судить в целом о бытовании легенды в Сибири в XX в., но о бытовании легенды в Прииртышье можно сделать некоторые выводы.

Это оказалось возможным благодаря материалам фольклорного архива ОмГПУ. Несмотря на то что не проводилось целенаправленного собирания легенд, в 1970-80-е гг. было записано, а позднее каталогизировано более 30 текстов этого жанра. Здесь уместно отметить вклад преподавателей кафедры Л.М. Белкиной, Н.К. Козловой, Т.Г. Леоновой, Л.В. Новоселовой.

Записи произведены в г. Омске и 11 районах области: Горьковском, Колосовском, Любинском, Нижне-Омском, Оконешниковском, Омском, Саргатском, Седельниковском, Тарском, Тюкалинском, Щербакульском, что позволяет сделать вывод о наличии богатой традиции.

Большинство исполнителей русские, отдельные тексты записаны от украинцев.
В местных текстах можно выделить космогонический сюжет (о сотворении мира двумя братьями, один из которых впоследствии становится Господом, а второй чертом), о странствующем Божестве - Иисусе Христе, о святых (победе Егория над змеем, о Николе и Касьяне), о Пресвятой Марии Богородице (Троеручнице). Ряд сюжетов связан с Евангелием: Христос и ученики; чудеса, сотворенные Иисусом Христом и др. Наиболее популярны повествования о наказании грешников за работу в праздник и за осквернение церкви и икон.

Большой научный интерес представляют тексты двух последних групп, отражающие народное понимание греха. Библейский идеал человека в наиболее концентрированном виде выражен, как известно, в ветхозаветных заповедях (в главе 20 книги Исход) и христианских (Нагорная проповедь; глава 5 Евангелия от Матфея). Но уже в работах ученых XIX в. был отмечен особый характер крестьянской религии, существенно отличающейся от официальной.

Исследованию народного представления о греховности большое место отведено в указанной выше работе ВЛ. Проппа, однако ученый, по цензурным соображениям, не мог в полной мере осветить все стороны этого представления и рассмотрел следующие: осуждение скупости, пьянства, лености, убийства, способы искупления грехов.

Жизнь крестьянина проходила и проходит в постоянном труде, в заботах о хлебе насущном. Тема крестьянского труда ярко отражена в произведениях разных фольклорных жанров, но в легендах освещение этой темы совершенно уникально: народная мораль осуждает тех, для кого заботы о собственном пропитании находятся на первом месте, а также тех, кто самонадеянно полагается лишь на свои силы.

Можно сказать, что на материале легенд смысл пословицы "На Бога надейся, а сам не плошай" подвергается корректировке, возникающей при инверсии ее частей: "Сам не плошай, а на Бога надейся" (!). В легендах осуждаются люди, работающие в праздничные дни. Праздничные дни - это не те, в которые МОЖНО не работать, а те, которые должны быть отданы духовным размышлениям. Мирские заботы следует отложить, поэтому работа в праздничные дни ЗАПРЕЩЕНА. Поразительно, что в народном сознании уравниваются люди и другие живые существа (животные, птицы).

В местных материалах есть ряд текстов о наказании тех, кто работает в Благовещенье. Религиозный смысл этого праздника общеизвестен, поэтому не будем его подробно комментировать, отметим лишь, что работать в Благовещенье - значит оскорблять Божью Матерь.

Лаконично и ярко об этом говорится в пословице: "В Благовещенье птица гнезда не вьет, красна девица косы не плетет".

Характерно, что пословица акцентирует запрет именно на существах женского пола. То же самое прослеживается и в легендах. Наказывается, например, кукушка: "Кукушка начала в один день вить гнездо. Этот день был праздник Благовещенье <...> Поэтому у ней нет своего гнезда <...>".

Примеры сибирских легенд

Следует подчеркнуть, что в легенду не всегда включается мотив о прямом наказании, иногда он может весьма тонко заменяться мотивом морального осуждения, поскольку люди "не ведают, что творят".

Показателен в этом смысле рассказ о встрече шофера с некоей старушкой: в день Благовещенья один шофер выполняет рейс. Двигатель его машины глохнет, водитель начинает его ремонтировать, но безуспешно. В этот момент к машине приближается незнакомая "бабка", вышедшая из леса, очень грязная, и просит подвезти ее, причем непременно в кабине. Водитель соглашается подвезти в кузове, потому что ему неприятен внешний вид женщины. Она, однако, настаивает и обещает, что в случае его согласия двигатель заведется.

Шофер вынужден принять условия и, когда они вместе с "бабкой" едут в кабине, спрашивает: "Бабушка, почему ты такая грязная?" Та отвечает: "Милый мой сыночек, сегодня праздник, а ваши жены стирают и льют на меня грязную воду, вот и грязная".

Следует обратить внимание на то, что сам водитель не осуждается, хотя он тоже работает в праздничный день, то есть грешит. Объяснение можно видеть в том, что герой рассказа едет по служебной надобности, он вынужден работать, следовательно, не виноват. Женщин же никто не заставляет стирать именно в праздник, поэтому их действия осуждаются. То, что мораль не выражена прямолинейно, представляет, на наш взгляд, особую ценность.

Народное понимание греха, хотя и не совпадает с догматическим, но многоаспектно, далеко от схематизма, различает степень виновности и даже учитывает, что по вине грешника могут пострадать безвинные существа. Примером может служить рассказ о том, как один мужчина в какой-то из праздников делал терку из жести для картофеля. Ему сделали замечание, но он продолжил свое занятие вплоть до полного завершения. Вскоре окотилась овечка, принадлежащая этому мужчине, и оказалось, что у ягненка "все брюхо в дырочках"!
Здесь мораль выражена вполне прозрачно: "Как терку пробивал - так ягненку и сделал", кроме того, своеобразно интерпретирован библейский мотив "безвинного агнца".

Важно, что в легенде кара не переносится на детей грешника. Это существенно отличает повествования рассматриваемого типа от быличек, в которых дети, проклятые родителями, похищаются мифическими существами, а в семью, соответственно, подбрасываются "подменыши".

Еще важнее, что народное сознание четко различает простых исполнителей и тех, по чьему наущению творится черное дело, иначе говоря, "соблазнителей". В этом смысле поразителен по силе воздействия рассказ, записанный от П.И. Халаевой, который достоин быть приведен без всяких сокращений: "Был сухой лог. Сено на нем косили. А из горы тек родник, а от него сажен пять земля провалилась, и [образовалось] озеро, где был этот лог. Поехали братья сено косить на лог, а там-то это озеро, и икона в нем: плавает.

Председатель и говорит: "Что делать будем?" А его мать отвечает: "Навоз-то у вас есть? И засорите озеро". Они три дня возили на озеро навоз, и все без толку. А на мать как напали черви, и в три дня всю ее источили. Она говорит: "Я не умру, а только мучиться буду, а ты очисти озеро". И когда озеро очистили, тогда она умерла".

К сожалению, текст записан собирателем, недостаточно опытным, чтобы задать необходимые для полноценного анализа вопросы: кто был изображен на иконе? что случилось с иконой? подверглись ли наказанию те, кто осуществлял глумление над святым источником? какова судьба этого источника? Возможно, рассказчик и не смог бы дать ответов на перечисленные вопросы, поскольку главная цель повествования очевидна - рассказать о наказании подлинного виновника. <)бъявление иконы в каком-либо месте - известный в агиографии мотив, который совершенно однозначно толкуется как проявление Божьей воли и как указание на строительство храма, посвященного тому или тем, кто изображен на иконе. Не людьми, но по Божьей воле избирается место, время строительства храма, исполнители.

В приведенной легенде главная вина за осквернение источника п иконы лежит на женщине - матери председателя. Поражает, что она советует засыпать озеро не землей, хотя это было бы гораздо проще осуществить, а именно "засорить" навозом. Очевидно, земля (почва) не может сама по себе осквернить воду несмотря на то, что, по человеческим меркам, земля, смешанная с водой, является "грязью". Оскверняют воду именно испражнения (навоз), хотя намерение засыпать озеро не может быть осуществлено. Три дня пытаются убрать озеро, и за эти же три дня черви "источили" грешную женщину. Ее муки длятся, она не может умереть, пока озеро не будет очищено.

Смерть в этом тексте понимается как освобождение. Можно предположить, что очищение озера способствует очищению души (искуплению греха), таким образом, смерть не является наказанием, Бог прощает и принимает душу.

Таким образом, исследование легенд и сравнение их с произведениями других жанров народной несказочной прозы поможет в полной мере понять особенности русского национального характера, своеобразие менталитета и проявление общечеловеческих качеств.

Очерк 3. Традиции строительного дела, верования и обрядность русских старожилов Приобья конца XIX - начала XX вв.

Русские крестьяне-сибиряки создали своеобразную народную энциклопедию сельскохозяйственного производства: был выработан календарь работ, комплекс агротехнических знаний, приемы ухода за скотом, многократно апробированные в конкретных условиях.

Полная зависимость от природы заставляла земледельца тщательнейшим образом изучать окружающий его мир, примечать "мельчайшие подробности случайностей природы", улавливать закономерности и связи одних явлений с другими. Это вылилось в целый свод правил, примет, тонких и верных наблюдений. Зоркий крестьянский глаз подмечал все, детальность наблюдений и, соответственно, приметпоражает современного человека.

Но сфера деятельности крестьян не ограничивалась только работами в поле, в нее органично включалось и строительство, ведь зачастую крестьяне сами себе ставили избы и постройки подворья, которые постоянно подновлялись, ремонтировались, изменялись согласно требованиям семьи. Находясь в прямой зависимости от природных явлений и имея дело с естественными материалами, крестьяне были включены в общий жизненный круговорот, постоянно убеждались в незыблемости и неизбежности законов природы, что служило основой для выработки определенных представлений о временных закономерностях и устойчивой системы традиций и в плотничьем ремесле.

Наиболее распространенным строительным материалом Сибири, несомненно, издавна является дерево, которое можно назвать самым доступным и простым в обработке материалом лесистых районов Сибири.

Широта и разнообразие применения дерева - от ложек до ткацких станков и самой избы - вызвали необходимость появления условий и правил, выработанных для получения качественных изделий. Накопленный эмпирический опыт передавался от родителей детям, от отца сыну, от мастера ученику. В деревнях особо ценились умельцы, знающие, "знатные" люди. "Раньше народ был неграмотный и все делалось по обычаю, что зависит от природы и что связано с природой, и передавалось из поколения в поколение, а приметы разные были — замечали, как солнце закатывается, месяц как показывает, как летят птицы осенью, как ведут пчелы, муравьи... На все природа реагирует, а человек примечает", - говорят старожилы.

В лесных районах Приобья недостатка в строительном лесе и материале на топливо не было. Каждый хозяин, когда ему было необходимо, выезжал в лес и рубил нужное ему дерево. В 1882 г. крестьяне Малышевской вол. Алтайского окр. по числу окладных душ имели право на бесплатное получение 153400 бревен для постройки и 15340 кубических сажен дров.

Строевой лес отпускался крестьянам из близлежащих Инского и Караканского боров, причем самая дальняя возка была 35-40 верст. За бесплатное получение лесных материалов крестьяне обязаны были производить опалку боров и являться на тушение лесных пожаров. "Топливом крестьяне пользовались без надзора подлесничих. Билеты на бревна часто выдаются после рубки, причем сами крестьяне заявляют, что каждый рубит где попало и сколько хочет, а за излишек каждая деревня платит подлесничему".

На основе длительных наблюдений были установлены наилучшие сроки заготовки материала, которые увязывались с биологическими циклами роста деревьев и фазами Луны. По сообщениям старожилов, наилучшим временем заготовки сосны на постройки является поздняя осень или зима, когда прекращается в стволе сокодвижение.

Иногда рекомендовали для заготовки март, мотивируя это тем, что мартовское солнце сразу вытопит из ошкуренных бревен много смолы, что придаст им большую прочность. Кроме того, зимнее время свободно от работ в поле, а "древоруб - та же страда. Не нарубишь до пахоты - так зиму сырником и будешь топить".

"Те, кто постарше да посильнее, отправляются рубить дрова подальше от слободы, на ночеву, то есть ночи на три-четыре, а то и на неделю. Ребята дровишек порубят где-нибудь недалеко: все же хоть на осень истопить придется" (Тюмень).

Считалось важным отнять дерево от корня в полнолуние; если это сделать раньше, то бревна будут отсыревать, а позже - трескаться. Также допускалась заготовка леса "на старый месяц" - в период фазы убывания. Перекликаясь с мнением крестьян, автор "Назирателя", литературного памятника древности, пишет:

"Дерево для построения дома нужно срубить в ноябре - декабре или чуть позже, да лучше на ущербе месяца, потому что об эту пору по морозу выходят из дерева всякие смолы и лишние соки, особенно из-за стылого воздуха, который стужей своей изгоняет из дерева свойственное ему тепло до самого корня и даже в земную глубь, молодой же месяц умножает всякую влагу, а на ущербе ее убавляет".

Замечание это имеет древние корни, поскольку это произведение по своему происхождению является переводом с латинского сочинения Петра Кресценция, написанного. 1305 г. на основе античных и средневековых источников.
Лес на дрова заготавливали только на старый месяц, считая, что только в этом случае они будут жаркими.

Для различных изделий использовали разную древесину. Большое внимание уделялось выбору вида и породы дерева, учету характерных свойств древесины и условиям роста деревьев в природе.

Особо ценили лиственницу, называя ее крепким, "железным" деревом. Ее обычно использовали для фундаментных стоек избы -"стульев", как дерево наиболее устойчивое к воздействию влаги и гниения. Если у хозяина был достаток и возможность, то и первый, окладной, венец также делали из лиственницы. Встречаются также и избы, срубленные целиком из лиственницы (д. Большой Оеш, Колыванского района Новосибирской обл.). Нередко постройку новой избы крестьяне откладывали, если не могли к сроку постройки подобрать весь необходимый лес, специально договариваясь о приобретении, например, сплавной лиственницы в районах, где она произрастает.

Универсальным материалом считалась сосна. В избе, сложенной из сосновых бревен, легко дышалось, сосна достаточно прочна, не так тяжела, как лиственница, легче в обработке. Ее использовали не только для возведения сруба, но и для покрытия крыши, плах для пола; из комля дерева или сучковатого смолистого бревна делали фундамент. Сосну также использовали для изготовления долбленых корыт, ступ, седел и прочих поделок, необходимых в хозяйстве. При этом для построек особо учитывалась смолистость сосны, обеспечивающая долговечность сооружения. Постройка, сложенная из леса, который заготовили зимой и "на старый месяц", по понятиям старожилов, "вовремя", может стоять долго, со временем все более укрепляя древесину вытекающей изнутри смолой, как бы каменея. Тес кровли, колотый из такого леса, служит без замены более 50 лет.

Для построек ценился кондовый лес, росший в глубине бора, такие бревна были ровные, смолистые, с прямослойной древесиной. "Кромешный" лес, т. е. растущий на кромке бора, избегали брать - он мало смолистый, подвержен гниению, плохого качества - "миндачный".

Для получения качественного строительного материала из дерева существовали определенные правила хранения и обработки. После валки выбранных деревьев их распиливали на бревна нужной длины. Особое внимание уделяли сушке бревен. После ошкуровки бревна тщательно складировали так, чтобы штабель хорошо проветривался, бревна каждого следующего ряда укладывались перпендикулярно предыдущему.

Срезы замазывали известкой или глиной, чтобы сушка и отток смолы шли не через них, а равномерно через ствол, что придавало особую прочность древесине и красивый красноватый цвет, по которому во многих регионах Приобья хороший строительный лес назывался "красным". Когда складывали из бревен сруб, сторону дерева, обращенную при росте в естественных условиях на север, т. е. ту сторону, что имеет более плотную древесину, ориентировали на внешнюю часть постройки, чтобы внутри избы оказались только южные стороны деревьев, а снаружи - северные, что придавало особую прочность постройке.

Березу использовали в качестве топлива и для изготовления утвари. Для поделок ее рубили весной и летом, когда "прольет березовка" - березовый сок. Для топорищ, осей колес, полозьев саней брали "степную" - одиноко стоящую березу, так как она имеет более крепкую, свилеватую древесину. В лесу же советовали брать березу, древесину которой по технологии нужно было расщеплять для поделок -мялок, дощечек. Кроме того, по народным наблюдениям, если березы растут парами, то та, что стоит на ветру, имеет свилеватую древесину, та же, что стоит за ветром, поменьше размером, и ее древесина хорошо раскалывается.

Березу советовали сушить под навесом год и более. Бересту употребляли как гидроизолирующий материал для крыш и фундаментных стоек и как материал для разного размера туесов и туесков, коробов и коробок. Березу также использовали для детских люлек и очипа - специальной жерди для крепления люльки в доме, очип из сосны сломается, из черемухи слишком изогнется, березовый же достаточно прочен и гибок. Из черемухи делали обручи на кадки. Из ивы делали лопаты, кроены, лодки-долбленки, гробы-домовины, так как это дерево "не рвет" при сушке и обработке. Из ветвей ивы и черемухи плели корзины, мордушки для рыбной ловли.

Осину же редко использовали. Только если хозяин был небогат, то часть построек ставил из осины, иногда же делал сосновый низ, а верх строения из осины. Осину избегали использовать для постройки изб, считая ее"горьким" деревом: "В таком доме горько будет жить". Существовал род запретов на использование различных деревьев. Запрещалось брать скрипучие деревья, деревья с явными дефектами, дуплами. Не брали также деревья, не упавшие при рубке на землю, запутавшиеся в ветвях других деревьев. Считалось, что все это не только ухудшит постройку, но и принесет несчастье в хозяйство. Если на рубку деревьев для постройки ехали только молодые, старшие напутствовали их, советовали, какое дерево подходит, а какое нет.

Дерево прекрасно поддается обработке и не требует сложного инструментария. При известной сноровке практически все работы можно выполнять ограниченным набором инструментов, куда входят: пазник для выборки пазов в бревнах, черта для отметок, нож-косарь для расколки бревен на дрань и тес, стружок, рубанок, фуганок, ножовка, напарий (сверла) различных диаметров, уровень и, наконец, универсальный инструмент - топор, которым можно было и пазы сделать, и бревна обтесать, и тонкую работу выполнить.

В этот перечень нужно включить и пилу, хотя ее применяли редко, так как предпочитали торец бревна обрабатывать топором, чтобы закрылись мельчайшие поры древесины, что препятствует проникновению воды и гнилостных бактерий внутрь бревна, а пила хотя и ускоряла работу, но изготовленный с ее помощью материал был худшего качества. Ножовки и ручные пилы использовали для тонких деталей пропильных наличников и карнизов, однако для ранних построек обычно характерны наличники с глубинной резьбой, для исполнения которой требовались долота.

Маховая пила с двумя рукоятками, устанавливаемая вертикально, предназначалась для распиливания бревен на доски.

Когда требовалось, крестьяне сибирских деревень сами себе ставили избы, бани и другие постройки подворья, так как хорошо владели приемами и правилами плотничьего дела. Как правило, строительство начиналось весной, когда сходил снег. Чтобы закончить строительство до больших сельскохозяйственных работ, хозяин, решивший строиться, собирал родственников и сродственников на "помочь" ("помощь"). Если отец отделял взрослых сыновей, то первый год все строили для одного, второй год - для другого, третий - для третьего. Работа по "помочи" означала, что хозяин за работу не платит, а угощает всех, участвовавших в работах, а при необходимости сам идет на "помочь".

Из России в Сибирь иногда заходили плотничьи артели, странствующие в поисках заработка; особо умелыми считались вятские и нижегородские плотники. Такие артели подряжались к сибирякам на работу, в этом случае хозяин старался ничем не обидеть артельных плотников, хорошо заплатить им и угостить. Ремесло и мастерство плотника почиталось наравне с мастерством кузнеца, часто этим умельцам приписывались мистические способности.

Их работа была овеяна легендами. В.А. Ермакова из д. Верхний Сузун (Сузунский район Новосибирской обл. рассказывала, вспоминая детство, как, нанимая на работу мастера-плотника Оленева, отец ее усомнился в его мастерстве. Плотник же, чтобы доказать свою умелость, сказал, что поставит два амбара, причем в одном всегда будут мыши, а в другом никогда. Так и получилось. Мышей в одном амбаре никак не могли вывести.

Рассказывали также, что если плотника не устраивала оплата или угощенье, полагающееся в каждый день работы и в особые дни начала или завершения определенного этапа строительства - при установке окладного венца ("Не обмоешь - скрипеть будет"), потолочной балки - матки ("Если матку не обмыть, она не ляжет"), после покрытия крыши ("С победой"), то он мог навредить хозяевам - вставить в угол избы горлышко разбитой бутылки, чтобы завывало на ветру, подставить между бревнами щепки, чтобы стены промерзали, а мог и сделать так, чтобы сор на полу избы был всегда и его невозможно было вымести.

Иногда хозяин сам ставил сруб, а всю "чистую" работу - наличники, причелины, охлупень, ставни - делал мастер. Деревенские мастера, делавшие на заказ, были самоучками, перенявшими мастерство у другого деревенского умельца. Плату за работу им давали такую, чтобы не обидеть человека, чтобы не стыдно было еще раз обратиться, когда понадобится. Мастера же, когда подряжались, просили пива наварить, уговаривались на оплату деньгами или холстом.

Выбору места для дома придавали большое значение, ведь в этом доме предстоит прожить не одному поколению семьи. Зачастую главенствующую роль при этом играли чисто практические соображения - чтобы рядом была река, чтобы это место хорошо освещалось солнцем.

Наиболее распространена была такая примета: место для дома нужно выбирать ночью или рано утром, идти нужно было на предполагаемое место босиком и в одной рубахе, без верхней одежды, чтобы лучше чувствовать холодные и теплые места. По звездам и Венере-Зарнице определяли время благоприятное для выбора места под строительство.

"Когда три звезды полунощные - Кичиги, которые появляются на ночном небе вместе с Зарницей, закатились, то пора идти - это пять часов утра".

Если в предварительно выбранном месте охватывает холодом, то оно не годится для дома - холодное, зато оно хорошо для копки колодца, так как здесь могут близко к поверхности подходить грунтовые воды. Если нужно определить место для колодца поточнее, то с вечера клали несколько сковородок кверху дном в разных местах, утром же смотрели, на какой сковороде скопится больше влаги - там и копать. Если приходилось для нового строительства рубить деревья и корчевать пни, замечали несколько мест, где росли ивы - там устраивали колодец, в этом месте вода была близко.

Часто новые дома ставили на месте, где ранее уже жили, новый дом ставили на месте старого, так как земля там была мягкая, легко было голбец рыть. Однако, если это место пользовалось дурной славой или там содержали скот, то избегали строить, а выбирали другое, "неназемное" место.

Хозяев беспокоило благополучие семьи, по их мнению, тесно связанное с местом расположения дома. Считалось, что дом нельзя строить на перекрестке дорог - не будет держаться скотина, с семьей будут несчастья. Нельзя ставить дом на самой гриве - "неладно будет с семьей". Размещение дома на гриве не рекомендуется; по мнению сельчан, семьи, живущие в таких домах, всегда преследуют несчастья. Часты рассказы о том, что в семье, живущей в таком месте, вскорости после переезда умирает глава семьи или муж убивает жену, а затем кто-то из домочадцев зимой замерзает в лесу (Ордынский, Сузунский районы Новосибирской обл.). Не советовали также ставить дом на месте ворот (Венгеровский район той же области).

Благоприятным же местом для дома будет расположение его на некотором возвышении, но не на гриве, или же в низинке, но не в овраге. Если дом стоит в низинке, то это обеспечит стечение к нему богатства. Эти приметы перекликаются с советами "Назирателя":

"Нужно еще беречься, дом не ставить туда, где может быть сильный ветер, поэтому лучше всего под горой в низине ставить, а не на самой горе, не в самой низине и уж не в темном овраге, но на месте таком, где дом овевает здоровый воздух и очищает все так, чтобы не было бед; да лучше бы место такое, где солнце стоит целый день, потому что тогда и черви, если они зародятся и нездоровая сырость распространится, ветер такой разнесет их, а солнечный жар уничтожит и высушит".

Выбрав место, старались сам дом ориентировать окнами на солнечную южную сторону, чтобы "в избе весело было".

Известна ориентация церквей на те точки горизонта, где всходило солнце в день церковного праздника или в день поминания святого, которому был посвящен храм (к этим дням и приурочивали закладку храмов, если праздник относился к весенне-летнему периоду), или на точки горизонта, где всходило солнце в день (или накануне) закладки храма вне зависимости от дня храмового праздника (если он был осенью или зимой); кроме того, были и храмы, сориентированные на географический восток, определяемый, возможно, по Полярной звезде.

Такое внимание к ориентации здания можно отметить не только для культовых зданий, но и для изб. Ко времени нашего исследования эта традиция была практически утрачена, сохранились только ее отзвуки. В д. Малышеве Сузунского района Новосибирской обл. нами было записано, что в избе над печью в стене делали специальное отверстие так, чтобы в определенный день в это отверстие заглядывало солнце, что считалось хорошей приметой, сулящей мир, добро и счастье в доме.

Таким образом, изба была сориентирована соответствующим образом, чтобы, возможно, это произошло в один из праздничных дней весенне-летнего цикла, когда "солнце играет" - на Пасху или Троицу, что является, вероятно, одной из примет правильного расположения, критерии которого необходимо еще исследовать.

По словам Б.Н. Рыбакова, "дом — мельчайшая частица, неделимый атом древнего общества был весь пронизан магическо-заклинательной символикой, с помощью которой семья каждого славянина стремилась обеспечить себе сытость и тепло, безопасность и здоровье". Это положение в чем-то было верно и для конца XIX - начала XX вв. Не случайно и в этот период каждой фазе строительства придавалось исключительно важное значение, начиная от момента закладки дома.

После тщательного выбора места под дом, начиналась его закладка. Богобоязненные крестьяне для освящения начала строительства приглашали священника. После таинства, помолясь, "положив начал", принимались за работу: "Ну, с Богом?" А для того чтобы без всяких сомнений в доме был достаток, не полагались только на помощь, испрошаемую христианской молитвой, а совершали и действия, имеющие языческое происхождение - например, под окладной венец, на фундамент, в четырех углах будущей избы клали по монете, "чтобы водились деньги" (Сузун).

Когда ставили постройки для скота, то под матку клали солому, чтобы "скотинка водилась". Существовали запретные и благоприятные дни для начала строительства, так, например, понедельник и 13 число считали несчастливыми для начала любого дела. Запрещали начинать строительство в воскресенье, согласуясь с Библией. По словам М.М. Портнягина из д. Мереть Сузунского района, "Бог сотворил землю за шесть дней, а седьмой день, воскресенье, отдыхал. Раньше люди божественные были, все это соблюдали".

Особыми днями считались дни церковных праздников, недаром к ним в быту готовились заранее: старались все в избе вымыть и вычистить, а в сами праздники запрещалось работать.

"Торопились вернуться в субботу с работы, чтобы успеть в доме все вымыть и самому вымыться, так как ответу на том свете не будет, хоть сорок святых заступятся" (д. Нижний Сузун). Особо запретным днем для любого вида работ было Благовещенье (7 апреля н. с), в этот день "Птица гнезда не вьет, девица косы не плетет".

Закладку дома начинали с устройства его основания. Если грунт был недостаточно плотен, сначала делали фундамент под дом - размечали его по шнуру, копали ямы под стойки глубиной 0,6-1,0 м, опускали туда деревянные стойки - "стулья", иногда предварительно обожженные или смазанные дегтем, чтобы предотвратить гниение их в земле. Стойки выводили вровень с землей или на 0,3-0,6 м выше уровня земли. Если были камни, то забивали ими и глиной подготовленные ямы, делая прочное основание.

Если грунт был достаточно плотным, то под углы избы подставляли камни, покрывая их для изоляции от древесины бревен двумя слоями бересты. На стайки, или на камни, или на уплотненный грунт укладывали окладной венец - окладник - и далее выставляли венцы до нужной высоты. Как правило, общее количество венцов до матицы было нечетным, как правило, 15-17 при 6-7 вершковом лесе в "отрубе" - в диаметре бревен (23-32 см). Нижние венцы делали из более толстых бревен, верх сруба складывали из более тонких.

Сруб ("струб") рубили или сразу на месте, или же еще в лесу, где хранили срубленный лесоматериал, а затем перевозили в деревню и собирали. Придавая дереву большую водонепроницаемость, окладник мазали дегтем или смолой, которую варили сами.

В этом случае фундаментных стоек не ставили, а первый венец укладывали прямо на уплотненный грунт. Первый венец часто для устойчивости рубили "в охряпку", остальные же венцы в "чашу" ("с остатком"), с пазом в верхнем бревне, позже стали применять рубку "в лапу" для неотапливаемых помещений.

Для тепла между бревен прокладывали мох. Такой способ назывался "ставить избу на мху". Лучшим для этой цели считался "озерный мох", который брали осенью на озерных прогалинах болота. "Боровой мох" - это тот, что растет в бору, в отличие от упругого озерного при высыхании крошится и высыпается, то есть не обеспечивает хорошей теплоизоляции. После пригонки бревна в срубе оно снимается, на нижнее бревно укладывался слой мха, который придавливался окончательно устанавливаемым бревном.

Когда высоко выводили стойки, дома делали с "завалинками". В Сузунском районе Новосибирской обл. некоторые хозяева из кержаков к зиме "завалинки" заваливали землей, а к лету землю отваливали для "продува".

Пол настилали из широких плах. Делали его или в два слоя -"черный" и "чистый", или в один слой. Плахи для пола очень тщательно обтесывали, отбивали шнурком или ровно отфугованной рейкой, кромили, пропиливали ножовкой, чтобы добиться ровного края для плотной укладки встык. Полы первоначально не красили, однако содержали в большой чистоте - не только мыли, но и скребли ножами-косарями.

Внутри стены чисто обтесывались, необтесанная часть оставалась только за печью. Позднее стены стали обмазывать глиной и белить или штукатурить и белить, иногда их красили олифой, растертой с глиной для придания ей цвета, или масляной краской.
Верхний венец избы назывался "черепным", в нем вынимались "четверти", пазы в четверть бревна, и настилался потолок, также сделанный из плах, которые укладывались "вразбежку" ("внахлест", "внакладку"), когда одна из плах несколько заходила на другую.

После установки крыши потолок утепляли, набрасывая сверху земли на 2-3 четвертины (в размер ладони) (д. Средний Алеус Ордынского района Новосибирской обл.), или промазывали глиной и засыпали перегноем слоем в 20 см.

Для утепления потолка также иногда использовали глину, размятую с мякиной, которой промазывали швы со стороны чердака ("вышки"), но этот способ был одним из позднейших и считался худшим по эффективности. Самым старым способом утепления считалось покрытие соломой, которую укладывали слоем 20-30 см на "вышке" (д. Мереть Сузунского района Новосибирской обл.).

Имели распространение дома как на высоком, так и на низком подклете. Сибиряки-старожилы, люди более состоятельные предпочитали дома на высоком подклете, переселенцы и люди победнее ставили дома на низком подклете.

Наличие подклета автоматически подразумевало использование его для хозяйственный нужд - устройства подполья или подвала. Редко, только в богатых семьях, например купеческих, встречалось устройство в подклете мастерской (д. Большой Оеш Колыванского района Новосибирской обл.).

Это был большой дом купца. Некоторые дома имели жилой подклет. Строили также и двухэтажные дома (д. Кирза Ордынского района Новосибирской обл.), хотя в основном были распространены одноэтажные дома.
Наиболее старый тип дома - "со связью", трехкамерный дом "изба - сени - изба" или "изба - сени - горница" в конце XIX в. вытесняется пятистенками, "скатниками" и крестовиками, "круглыми" домами с прихожками или сенями.

Пятистенки крылись двускатными крышами, которые в разных местностях назывались по-разному: "по-амбарному" (д. Алеус, Ордынского района Новосибирской обл., "крыжом" (д. Мереть Сузунского района Новосибирской обл.), "быком" (районный пос. Маслянино Новосибирской области). "Круглые" дома крылись четырехскатной крышей. Крепили крыши на самцах и на стропилах. Основным кровельным материалом было дерево, тес и дрань.

Топорный тес выделывался топором из двух половинок расколотого бревна. Из одного бревна можно было сделать только две тесины, драни же получалось значительно больше. Поэтому тес был дороже и был доступен только людям с достатком. С появлением маховой пилы начали использовать пиленый тес. Для дранки распиливали бревно на части длиной 1,5-2 м. Затем их раскалывали на четыре части, из четвертинок специальным ножом драли дранку, осторожно ведя его вдоль бревна. Или же, не раскалывая на четвертины, приставляли нож-косарь к торцу бревна и ударяли по ножу кувалдой, чтобы он вошел в древесину, а затем осторожно продвигали нож.

На дранку шла кондовая прямослойная и мелкослойная сосна. Было замечено, что крупнослойная древесина не годилась для этого, так как скалывалась. Дранку делали толщиной 3 см и более.

Применялось несколько способов покрытия дранью и тесом: "впритык", "вразбежку", "с подшильником". При покрытии "впритык" на обрешетку крыши набивали два сплошных слоя досок одинаковой ширины вплотную, доска к доске. Причем верхние доски устанавливали над стыками нижнего ряда, оба ряда желобились для организации стока воды. Делали желобки по всей длине доски - "дорожили" стружком (стамеской с лезвием полукруглой формы).

Способ "в разбежку" был более дешев, так как требовал меньшего количества материала, но и менее надежен - тесины укладывались как бы в два слоя, но не вплотную одна к другой, а так, чтобы верхняя доска закрывала стык между двумя нижними. В этом случае также оба ряда желобились. Такой менее надежный, но дешевый способ носил также название "победному". При покрытии третьим способом - "с подшильником" -верхний слой тесин был сплошной, а внизу вразбежку лежали доски под каждым стыком верхнего слоя. Оба слоя желобили.

Верхняя слега конструкции крыши носила название "боевого бруса", в ней делали паз, куда вставляли концы тесин покрытия крыши. Сверху их прижимали специально обтесанным бревном - охлупнем.

При безгвоздевой конструкции крыши "на курицах и потоках" на обрешетку крыши укладывались специальные слеги с загнутыми концами, на которых поддерживали поток - легкое бревно с пазом, куда вставлялись тесины крыши, другим своим концом упертые в "боевой" брус. В этом случае также сверху укладывался охлупень. Такие крыши древнего происхождения не требовали применения дорогого тогда металла - гвоздей - и прекрасно служили в течение десятилетий. В качестве "куриц" использовали стволы елей нужного размера с частью корневища, так как ель имеет развитый и прочный у основания корень.

Если же ели не было, то курицы вырезались специально из древесины других пород. Однако довольно быстро получили распространение стропильные конструкции крыш, что было обусловлено в значительной мере тем, что, например, в Верхнем Приобье ель не растет, что требовало выработки других конструктивных приемов устройства крыши, кроме того, с ростом благосостояния семьи гвозди перестали быть проблемой.
Сени, являясь конструктивной частью дома, возводились одновременно с основным срубом или пристраивались позже. Сени делались срубные либо из теса или бруса, по длине они занимали часть стены или всю стену целиком. Авторы исследований крестьянских жилищ замечают, что в Тюменском уезде (Усть-Ницинская слобода) почти везде отсутствовали сени. Надо заметить, что в Томске, например, среди построек этого периода сени отмечены везде.

Вход в дом мог быть оформлен крыльцом. Вынесенное крыльцо устраивалось в виде площадки, которую делали на уровне пола избы. На площадку крыльца вело 3-5 ступенек, она ограждалась перилами с балясинами. Над крыльцом устраивалась односкатная или двускатная крыша, крепившаяся на столбах. Встречались и внутренние лесенки в сенях, в этом случае вынесенное крыльцо не делали.

Косяки на дверные проемы и рамы в оконные проемы вставлялись в последнюю очередь, когда оставалась только "чистая" работа -"наряд избы", наличники и ставни. В домах было много окон, в избе-клети - 3-4, в пятистенках, крестовиках - от 5 до 12. Большое количество окон выходило на улицу или на южную сторону. В ранних постройках на северной стороне дома окон было мало или не было совсем, в более поздних постройках размещение окон по сторонам света утратило в большой степени свое значение, его сменила ориентация большинства окон на улицу. Все окна избы делались косящатые, "колодные", иногда с полукруглым верхом, очень нарядные.

Делались одинарные, двойные и даже тройные окна. Волоковые окна иногда устраивались только в сенях. В окнах устраивались как сплошные оконные рамы, так и створчатые. Окна стеклили, бедные хозяева затягивали их брюшиной, прибивая через досточку гвоздями. Такое окно из эрюшины служило 1-2 года. На севере Западной Сибири в первой половине XIX в. уже были окна из стекла, но зимой их заменяли "брюшинными оконницами", в том числе и в зажиточных домах, что объясняли тем, что такие окна не давали "мокроты от намерзания".

Окна оформлялись наличниками без ставней или с одно-двухстворчатыми ставнями. Наличники делались по желанию хозяев или очень лаконичными, без резьбы, иногда с выделением цветом некоторых деталей, или же нарядными, замысловатыми. Имела широкое распространение пропильная резьба, которая пришла на смену глубинной.

Наличники с глубинной резьбой выполнялись из осины как материала более податливого для резьбы. Мотивы резьбы повторялись с некоторыми вариациями, это растительные, зооморфные, антропоморфные, геометрические орнаменты. В разных населенных пунктах, на разных улицах, концах деревни существовала определенная мода на узоры. Для украшения наличников, ставен и карнизов приглашался мастер. По свидетельству Н.Г. Федосеева из д. Базой Томской обл., многие односельчане заказывали резьбу старику Колахматову. Наличники его работы сохранились до сих пор на нескольких домах, которые выделяются среди других своей нарядностью благодаря прекрасной резьбе, сделанной мастерски и с большим вкусом.

Входные двери домов делались одностворчатыми из 4-5 широких деревянных плах. Внутренние же двери были также одностворчатыми или двустворчатыми, в пятистенках их часто не делали, между комнатами оставляли лишь широкий проем. В деревнях региона внутренние двустворчатые двери красились или расписывались петухами.
Важным моментом в строительстве дома была установка печи. Иногда печь приходилось ставить не только, когда строился новый дом, а несколько раз перекладывать, если она чем-то не устраивала хозяев или прогорала. Но если в доме была глинобитная печь, последней неприятности не случалось.

Глинобитные печи прочнее и надежнее кирпичных, лучше держат тепло, не отсыревают, с течением времени становятся как единый фигурный кирпич, разломать ее трудно даже ломом. Глину ("землю") на печь брали недалеко от деревни, а иногда, если глинистые слои подходили близко к поверхности земли, то и в своем голбчике. Использовали обыкновенную красную глину, пластичную, но нежирную. Битье печи приурочивали к полнолунию, чтобы она не трескалась и не отсыревала.

Отопление дома в старину было конвекционным.
Труб никаких не было.
Сегодня даже в отдаленных сибирских деревнях люди стараются делать водяное отопление. Для этого сооружают котел, где нагревается вода или иной теплоноситель, а от него идут стальные трубы. Стыки труб сваривают.

В последние годы все большее распространение получили в Сибири (и особенно в Сибири, учитывая ее климатические особенности и возможные теплопотери) трубы с пенополиуретановой изоляцией (трубы ППУ). Такие трубы имеют массу преимуществ перед традиционными трубами, благодаря которым снижается потеря тепла при его транспортировке к отдельным жилым домам.

Однако для получения тех необходимых качеств труб ППУ требуется профессиональная заделка стыков труб ППУ. Самая популярная технология, используемая современными службами теплосетей, когда выполняется изоляция стыков ппу - это применение термоусаживаемых муфт.

Конечно, подобные преимущества стали возможны только сейчас, а в старину все делали руками и из природных материалов.

Печи ставили в углу избы, слева или справа от входа, устьем ("целом", "салом") повернув к стене, противоположной входу, почти вплотную к стене, оставляя 20-30 см для кухонной утвари - ухватов, кочерег и т. п. Между печью и стеной, над входом, устраивались деревянные полати, где клали спать детей. На полатях было тепло от печи и просторно. В некоторых домах вместо больших полатей устанавливали узкую полку.
В избах печи делались с дымоходом - "по-белому", печи без дымоходов - "по-черному" - в тот период в избах уже не ставили.

"Битые" русские печи делали за один день техникой битья мастер с подмастерьем или хозяин с "помочью". Работать приходилось очень быстро, чтобы глина не пересохла. Кое-где, например в сузунских деревнях, печь била хозяйка, приглашая соседок и родственниц "в помочь", стариков, чтобы помогли советом. Все деревянные детали печи делались хозяином или кем-нибудь из родственников-мужчин.

Бревенчатый сруб подводили до уровня пола или немного ниже. На сруб клали половинки бревен, бревна небольшого диаметра или толстые плахи - делали основание для печи. На него насыпали слой глины. Ставили печной столб, делали привязку. Затем до определенной высоты возводили из бруса или плах опечек так, чтобы удобно было бить глину. Накладывали слой за слоем толщиной 5-10 см, которые били, уплотняя, деревянными молотками ("чекмарями" - Венгеровский район) или пестиками.

Работа распределялась так, что один человек бил, другой прибивал. Заостренным концом молотка в каждом слое делались углубления - велось пазование, затем накладывали новый слой и били округлым концом молотка. Такой прием был необходим для большего уплотнения. Опечек поднимали до нужной высоты. Между слоями глины насыпали немного соли, чтобы слои лучше "сливались" и печь была крепче.

На удобной для хозяйки высоте (каждая печь делалась индивидуально - "под хозяйку", ведь ей приходилось работать около печи ежедневно по несколько часов) формовали шесток и под печи (гладкую горизонтальную площадку с небольшим уклоном к устью печи), набивая глину в опалубку, которую в дальнейшем разбирали.

Вятские мастера, приходившие с артельным промыслом в Сибирь, определяли размеры печи так. Прежде всего усаживали хозяйку дома на табурет. Расстояние от верхней пуговки на шее хозяйки до плоскости табуретки давало высоту свода внутренней части печи, которая, однако, не должна была превышать 60 см. Устье печи должно было быть на 10 см шире плеч хозяйки, а высота его равна их ширине. Шесток в глубину должен быть равен размеру от локтя до кончиков вытянутых пальцев. Высота печи делалась равной росту хозяйки плюс два спичечных коробка.

Под подовый слой насыпали слой песка или битого стекла, чтобы печь была жарче. Для образования внутреннего пространства печи делали специальную опалубку - "свинку", короб из досок с полукруглым верхом. Формовали на шестке верхнюю часть печи с чувалом и дымоходом, вырезали устье ножом, делали прорезь для заслонки, печурки - небольшие ниши для трубы самовара, сушки рукавиц, хранения спичек - и специальные отверстия для выгреба угольев и пепла. Выбирали загнету - углубление в подовом слое печи, куда сметали угли для поддержания ровного жара.

Чувал был прямоугольной формы и делался так: стержнем его служили чурки из нетолстого березового бревнышка, вокруг них набивали глину, ограничивая ее опалубкой. Между половинками чурок делали зазор, куда вставляли бересту, которую затем поджигали, когда их требовалось убрать. Трубу чувала, сделанную из кирпичей, выводили на крышу. Колено чувала называлось "боровок", его делали для отбоя искр, чтобы они не вылетали в трубу, а тепло дольше сохранялось. Но во многих печах "боровков" не было.

Когда печь была готова, ее топили первый раз, в дымоходе поджигали бересту. Доски свинки и чурки сгорали, образовывая внутреннее пространство печи. Иногда свинку вытаскивали до топки и использовали несколько раз. Для того чтобы вытащить свинку, нужно было дернуть за предварительно прикрепленную к ней веревку; свинка рассыпалась на составляющие ее досточки, и их убирали.

Для набирания печью прочности се топили некоторое время несколько раз в день, и она постепенно высыхала.

Обычно печь белили серой глиной, а позже и известью, несколько раз в год. Часто в горнице для тепла устанавливали голландку ("галанку"). В начале века как дополнительную печь стали применять фабричную металлическую печь "Контрамарка".
Сибиряки печи топили дровами из лиственного леса, в холода их не жалели, переселенцы же, приехавшие из бедных лесом районов, поначалу топили кизяками, соломой, дудками, для тепла затыкали окна соломой, а затем перенимали сибирский обычай. Сибиряки иной раз даже стыдили их: "Не позорь Сибирь! Не топи кизяком!" (М.М. Портнягин, д. Мереть Сузунского района Новосибирский обл.

Окончание работ по установке печи отмечали всей семьей в тот же день, приглашая всех "помочан".

С печью в народном сознании связаны понятия надежности, защиты, основательности. Это воистину ядро дома, домашний очаг, дающий благополучие, сытость, тепло. На печи спали старики; ребятишки, испугавшись грозы, грома, жались поближе к печи.
В сибирских заговорах от тоски по умершему часто обращались к печи: "Как ты, матушка-печь, не боишься ни воды, ни пламени, так бы и ты (имярек) не боялся, не страшился" (записано в д. Каргополово Ордынского района Новосибирский обл.).

Наговорить его нужно было на воду и сбрызнуть наотмашь того, кто страдал боязнью. При этом он должен был стоять около печи и посмотреть в нее, к чему его нужно было принудить, сказав: "Что-то неладно у вас в печи".

Используя угольки из печи, лечили от испуга. Приговаривая необходимые слова, нужно было бросить три уголька в воду. Если угольки потонут - человек вылечится, если же нет, то причина болезни не в испуге.

Некоторые заговоры необходимо было произносить на новый месяц при затопленной печи. Например, такой (при этом нужно было опустить три спички в воду и приговаривать):

Стану я робися, (имярек), благословясь,
Пойду перекрестясь,
Из дверей в двери,
Из ворот в ворота,
На восточную сторону.
На восточной стороне
Есть божия церква,
Есть престол Христовый,
Матушка пречиста, пресвята госпожа,
Не смывайте, не сметайте
С моря пену,
А смойте, сполощите
Все хитки, притки, уроки, переполони
И родимое худобище, азевище
С девки-самокрутки,
От слепца, от кривца и проезжа молодца.
От всех дуба проклятых мышей,
Которые договоры, которые переговоры,
Неполна, исцелна
Семьдесят семь жилочек, семьдесят семь суставчиков,
Смой, сполощи
На весь месяц,
На молоду, на ущерб и на полный месяц.
Аминь. Аминь. Аминь
(Записано в д. Каргополово).

Кроме того, существовали приметы, связанные с атрибутами печи. Когда шел град, советовали для его прекращения выбросить из окна печную заслонку и нож.
Клюка (кочерга) и помело (веник из еловых или сосновых лап для выметания золы из печи) служили для приманивания домового ("суседа", "соседушки", "деда", "хозяина").
В представлении русских крестьян Приобья домовой являлся полновластным хозяином дома и двора, от него зависели в большой степени здоровье и благополучие домочадцев и скота.

По рассказам, домовой перед каким-нибудь важным событием подавал знак - ночью шумел в голбце, скрипел, а то и тоненько плакал. Если ночью слышали какой-нибудь необычный звук, то спрашивали; "К худу ли, к добру?" Если ответ был: "К худу", то ожидали беды.

Местопребывание домового можно было определить только по косвенным данным, если он являлся кому-то из домочадцев, то по собственному желанию. Обитал он где-то в подполье, рядом с печью, или же на чердаке, т. е. на периферии жилого пространства. Обличье его описывали по-разному.

То это маленький мужичок, одетый в рванье, обутый в лапти (Сузунский район), то - лохматое существо (Ордынский район Новосибирский обл.), то - вообще его образ совмещался с лаской, маленьким шустрым хищником. "Это черненький прогошистый зверек - хозяин дома, обижать и трогать нельзя" - из полевых записей, сделанных в д. Ключевая Венгеровского района Новосибирский обл.

Обычно домового увидеть нельзя, если не применить особого способа. Для этого хозяину дома или кому-нибудь из старших в семье нужно было под Пасху пойти в церковь, взять там зажженную свечу и донести домой, чтобы она не погасла. Со свечой нужно было подняться на чердак, там-то в этот момент и можно было увидеть домового (д. Малышево Сузунского района Новосибирской обл.).

Кроме того, считалось, что домовой любит животных той же масти, что и он сам. Поэтому у хозяина волей-неволей подбирались все животные одной масти - и лошади, и коровы, и собаки, и кошки. Животных другой масти домовой не любил, гонял их ночью, мучил. Полюбившихся же коня или корову домовой ласкал, обихаживал, чистил, конскую гриву заплетал в косы. Особым покровительством домового из обитателей дома пользовались старые бабушки. Ночью он им заплетал косички, такие мелкие да частые, что расплести было невозможно.

Говорили, что двум хозяевам нельзя в одном доме жить, так как домовые будут соперничать, драться, тесно им: "Два медведя в одной берлоге не живут". Это замечание несомненно указывает на рудиментарные представления о духе дома как предке хозяина.
Недаром при переселении в новый дом необходимо было позвать с собой домового.

Часто, переселяясь, хозяйка в первую очередь переносила клюку и помело, клала их на печь, тем самым приманивая домового на новое место, при этом приговаривая: "Соседушка-братушка, пойдем к нам на ново место" (Нижний Сузун Сузунского района Новосибирской обл.

Существовало огромное множество вариантов приговоров, зовущих домового:
"Хозяин мой, пойдем со мной, я дорогой, а ты стороной" (старожилы - выходцы из Нижегородской губ.),
"Соседушка-батюшка, ты у нас хозяин, так иди, люби скотинушку",
"Дедушка-вуканушка, пойдем со мной" (старожилы деревень Сузунского района), "Домовой-домовой, не оставайся, пойдем со мной" (старожилы районного пос. Маслянино) и т. п.

Считалось, что если домового не позвать с собой, то он рассердится, все в семье разладится, домовой будет бродить вокруг, беспокоить всех. Для домового пекли специальный маленький хлебец из остатков теста, поставленного на большой каравай, который пекли на новоселье. Такой хлебец клали в подпол дома и под крышу в стойле для животных.

У домового был весьма капризный нрав. Если кто-то из домочадцев ему не полюбится, то будет ему мешать спать, ночью душить, щипать до синяков. Особенно часто это случалось, если из дома уезжала одна семья и въезжала другая или же в доме оставалась на постой чужая семья. Иногда доходило до того, что, не выдержав, люди уезжали из такого дома.

Чтобы задобрить домового, хозяйка также пекла специальный хлебец для него и с приговором "Дедушка-соседушка, люби хозяина с хозяюшкой да скотинушку" (вариант - "Батюшка-соседушка, братанушка, полюби нас да скотинушку, красную и синюю, чернопес и краснопес, и белую") кладут его в подпол, предварительно разделив на четыре части, к северной, восточной, южной и западной стенам (д. Устюжанино Ордынского района Новосибирский обл.).

По окончании строительства дома назначался особый день новоселья. Это один из важнейших этапов в жизни семьи, от него могло зависеть и все дальнейшее благополучие. Множество примет, правил, условных манипуляций привлекалось для обеспечения гарантий хорошей жизни на новом месте. Чтобы в доме было богатство, "полная чаша", советовали переезжать в полнолуние; молодой или старый месяц, ущербный, сулил ущерб, бедность.

Май считался неблагополучным временем для переселения - маяться будешь. Лучше всего было переселяться до Петровок, т. е. до покоса (12 июля нового стиля). Нельзя было переходить в новый дом в понедельник, в церковный праздник. Благовещенье накладывало запрет как на все работы, так и на переселение. Рекомендовали переселяться с четверга на пятницу, с пятницы на субботу. Суббота считалась наиболее легким, удачным днем для новоселья.

Желание придать преемственность связи нового и старого выражалось в том, что для новоселья в старом доме ставили квашню, а хлеб из нее пекли в новом доме или же переносили саму квашню, а иногда и готовый хлеб. С той же целью переносили золу из загнета старой печи в загнет новой.

Иногда за два дня до новоселья переносили бушное (стиральное) корыто, что должно было обеспечить богатую жизнь. Накануне в дом запускали кошку. Иногда же первой приходила старая бабушка, приносила икону и оставалась ночевать. Наутро приходили смотреть, все ли в порядке с ночевавшими. Если все было хорошо, то это было знаком к удачному новоселью и ко всей последующей жизни на новом месте.

Если до новых жильцов в доме жила другая семья, то при продаже дома нужно было следить, чтобы прежние жильцы оставили стол, икону и заслонку от печи или же по другим версиям - стол и стул. Это считалось необходимым для счастья в доме.

На новоселье приглашали родственников, сродственников, друзей, соседей. Собирались все в старом доме и праздничной процессией шли в новый. Впереди шел хозяин с хлебом-солью, хозяйка с клюкой и помелом, кто-то из почтенных старушек нес икону. Другие участники шествия несли курицу, вели телка, коня. Гостей приглашали в дом, скотину заводили во двор. Первым заходили хозяин или хозяйка, иногда старушка с иконой, иногда маленький ребенок, иногда же через порог пускали кошку. Хлеб ставили на стол, икону - в передний угол, клюку и помело клали на печь. Старушки молились, и, благословясь, заходили все приглашенные. Всех звали за стол, угощали. Гости желали хозяевам счастливой, богатой жизни в новом доме. Некоторые хозяева заказывали в день новоселья отслужить молебен.

На подворье, кроме дома, к концу XIX - началу XX вв. большинство сибирских крестьян-старожилов имело широкий набор хозяйственных построек, что позволяет выделить в классификационном отношении двурядную, однорядную, покоеобразную и свободную застройку усадьбы, Кроме того, усадьбы имели открытые и крытые дворы. В зимнее время всю усадьбу могли покрывать временной крышей из жердей, по которым укладывали солому.

К типичным хозяйственным, помещениям можно отнести: амбары, часто двухэтажные ("двужирные"), сараи, стайки, крытые дворы для скота, погреба, разного рода навесы для дров и пр. В Приобье широкое распространение получила замкнутая, огороженная по периметру планировка усадьбы. Дом располагался с краю или посередине ее. По мере развития хозяйства количество приусадебных построек росло.

Хозяйственные постройки усадьбы, как и изба, выполнялись в срубной технике. Срубы бань, амбаров, напогребицы рубили "в чашу". Для протяженных построек, таких как крытые дворы для скота, использовали технику заплота, при которой пазованные столбы вкапывали в землю на 0,8-1,0 м, а между ними делали заполнения из тонких бревен, полубревен или плах. В такой же технике выполнялись и изгороди. Более тонкие изгороди плели из веток и тонких стволов деревьев - тын или плетень. Земельный участок огораживали пряслом - изгородью из жердей.

Хозяйственные постройки покрывались тесом или дранью "в разбежку" в комбинации с горбылем, часто - "пластом", практически плоской крышей, покрытой дерном. Для устройства "пласта" на сруб постройки набрасывались тонкие жерди так, что получалась плоская односкатная или двускатная кровля.

На жерди укладывали корье, а затем пласты дерна. Если жерди были уложены с малым зазором, то на них сразу накладывался дерн (дд. Паутово, Амба, Малая Черемшанка, Середино Колыванского района Новосибирской обл.). Редко хозпостройки покрывались соломой по жердям.

На усадьбе ставили погреба с напогребицами. С осени копали яму по потребности хозяина 2,5-3 м глубиной, опускали в нее сруб из тонких бревен или плах. Затем рубили напогребицу в рост человека или немного выше, покрывали ее крышей. Для нее в качестве материала советовали использовать лиственницу ("листвяк"), так как она не боится сырости, прочна, не дает постороннего запаха. Дно ямы засыпали слоем песка и устилали соломой. Зимой до марта (в марте лед становится "дряхлым"), в мороз кололи на реке лед, для сухости вымораживали его на берегу. Затем перевозили и укладывали на полу погреба. На лед набрасывали еще один слой соломы. В таком погребе лед с зимы мог сохраняться все лето.

Бани строились в усадьбе отдельно от остальных построек, но нередки случаи, когда их ставили впритык к ним. Иногда бани выносили за усадьбу, располагая на берегу реки.
Баня - это единственное место в усадьбе, где не властвует домовой, это своеобразный антипод избе, для которого существуют запреты на время пребывания там. В некоторых районах Приобья баня считалась местом нечистым, обиталищем бесов или волхитки.

Распространен был обычай окатываться водой из проруби или просто приготовленной заранее холодной водой, так как считалось, что, напарившись в бане, человек становится "банным", которому нельзя ни есть, ни пить, ни идти в церковь, часть запретов действовала для него до тех пор, пока он не окатится холодной водой и не "положит начал" молитвой. Однако в тот день, когда ходили в баню, никогда церковь не посещали.

У кержаков д. Нижний Сузун считалось необходимым, идя в баню, снять крест, так как он жжет. У православных же - наоборот, без креста в баню опасались идти, говоря: "Христос всегда с человеком должен быть". А чтобы не жгло, крест брали в рот.
Нельзя было мыться в праздники, необходимо же было вымыться в среду и субботу, чтобы быть чистым к воскресенью, пятниц же избегали, считая, что а этот день моется мордва (Ордынский район Новосибирской обл.).

В полночь опасались находиться в бане, считая, что "бесы могут задавить" (Сузунский район). Когда обрабатывали лен в бане - чесали, трепали, мяли - то к 12 час. ночи обязательно уходили, бросив всю работу.

Однако в Крещенье и Рождество ходили в баню гадать именно в полночь. Приносили петуха и курицу, в чашку наливали воды, на пол насыпали пшеницу, клали колечко. Следили за поведением птиц: если петух подходил к воде - муж будет пьяницей, к пшенице - хлебороб, к колечку — скоро замуж идти.

В банях устраивали печи "по-черному", которые складывали из кирпичей, камней, "сока" - отходов медеплавильного завода (Сузун), а также делали глинобитными. В пространстве между потолком и кровлей устраивали дымоволок из досок, выводя его на крышу. Когда топили печь, маленькие волоковые оконца в стене затыкали тряпками. В банях иногда делали "белые" печи с дымоходом, но крестьяне предпочитали "черные", говоря, что от "белой" печи "дух не тот".
"Черные" печи более экономичны, лучше держат тепло.

Бытовали различные типы усадеб и хозяйственных построек. Планировка усадеб и тип построек во многом зависели от достатка хозяев, а также от тех традиций, что были усвоены крестьянами у себя на исконной родине, в России. Большие производящие хозяйства имели разветвленную сеть подсобных помещений в усадьбе. Большое количество скота предполагало наличие помещений для него, загонов и тому подобное. Обязательными, повсеместно встречающимися были в усадьбах бани и погреба. Очень часто колодец располагался также в пределах усадьбы. По сообщениям, чалдоны предпочитали колодцы с "журавлем", большое распространение имели также колодцы с вертушками. Сама усадьба делилась часто на несколько частей - "чистый" и "черный" ("скотный", "грязный") дворы и огород. Некоторые сооружения, такие как баня, колодец, сараи, могли быть вынесены за пределы усадьбы.

Возникновение, развитие, типология русских сельских поселений, жилых и хозяйственных построек Сибири, традиций строительного дела и связанная с ним семейная обрядность во многом обусловлены заселением, хозяйственным освоением территории и формированием за Уралом постоянного русского населения.

К концу XIX в. в районах Приобья сформировалась сеть русских старожильческих сел и деревень, население которых имело устойчивую систему представлений об особенностях ведения строительного дела в природно-климатических условиях Сибири, характеризующуюся, с одной стороны, сохранением российских традиций, а с другой - творческим применением ее на земле, ставшей для русских уже родной. Об этом говорят многие параллели в этнографических данных по регионам России и Сибири.

Традиции строительного дела крестьянства Приобья основывались на экологических знаниях, трудовых навыках, представлениях о времени и пространстве как части коллективного сознания крестьянства, причем освящение и закрепление трудовой традиции было тесно связано с верованиями, которые непосредственно вплетались в повседневные занятия, испытывая их воздействие и оказывая на них влияние.

Поселения и жилища

Заимка, деревня-починок в 1-2 дома, была типичной для первых русских переселенцев, pacселявшихся по незанятым пространствам Сибири.

Деревни-починки разрастались в большие селения. Они возникали пре­имущественно по побережьям рек, озер, являвшихся обычно путями сообщения, на водоразделах, у трактов, больших торговых путей.

В конце XIX-начале XX в. в равнинных земледельческих районах располагались села и деревни, состоявшие из нескольких сотен дворов, растянутых на несколько километров. В условиях таежной горной при­роды размеры селений были меньше (от 2-3 десятков до 1-2 сотен дво­ров). Были и такие селения (в тундре), которые насчитывали от 1 до 5 дво­ров. Вокруг старых деревень располагалась сеть заимок, выселков, хуторов.

По планировке в сибирских селениях можно наметить следующие типы: 1) со свободной, беспорядочной застройкой; постройки группи­руются как бы гнездами, преимущественно у малых рек или ручьев (ста­рый тип); 2) однорядные селения, вытянувшиеся вдоль реки, озера; фасады домов обращены к воде; 3) селения с уличной двусторонней застройкой, большей частью расположенные вдоль больших дорог и трак­тов; деревни и села этого типа либо вытянуты в одну линию, либо имеют улицы-ответвления. Селения первого и второго типов известны как старые и в европейской России (тип с рядовой планировкой характерен для севера). Типичной особенностью сибирского селения является поскотина, о которой говорилось выше.

Живописность сибирских селений о тмечалась многими исследовате­лями. Большое своеобразие селениям придает суровый таежный или горный пейзаж, некоторая разбросанность в расположении построек, отсутствие тесноты и скученности, а также характер усадеб и архитек­туры построек.

В Сибири наблюдалось обыкновение ставить дома то вдоль, то поперек улицы, иногда даже под различными углами. Дом помещали в глубине двора фасадом, а иногда и боковой частью на улицу. На усадьбе, обнесенной изгородью, располагались дровяник, сенники, амбар, завозня - навес для телег, иногда здесь же стояла «клуня» для молотьбы и помещение для скота - поветь, катушок - хлева для мел­кого скота, «стайки» для коров и открытые пригоны. Амбары и бани часто ставили вне ограды - первые на улице, вторые на огороде или у ручья. Постройки были не только у дома. Кроме усадьбы в селении, возникали постройки на заимках, сначала временные, а затем и постоян­ные - жилые и хозяйственные. Часть семьи иногда в течение всего ра­бочего сезона жила на заимке, возвращаясь в селение лишь к осени. На отдаленных от селения пасеках и маральниках также имелись иногда постройки хозяйственного и жилого назначения.

Типы застройки в сибирской деревне довольно разнообразны. Из них общей с застройками центральных областей является усадьба, имеющая план в виде буквы «П». Ее называют еще замкнутым двором. Нередко такая застройка состоит из двух изб, выходящих на улицу; сзади них находятся хозяйственные постройки, расположенные по периметру прямоугольного двора, открытого в середине. Эта застройка характерна для Московской области, Поволжья, Приуралья и из этих мест, видимо, принесена была в Сибирь. При двухрядной застройке закрытый двор располагается рядом с избой. Она отмечена в Западной Сибири, но харак­терна для центральных областей России (в частности, Верхнего По­волжья).

Очень своеобразна усложненная двухрядная связь, которую можно назвать тройной (Западная Сибирь). Постройка состоит из избы , двора и второго хозяйственного помещения или второй избы (каждая постройка с двухскатной крышей, все три стоят рядом, перпендикулярно улице). Этот тип застройки отмечен еще в Приуралье (жилище нижнетагиль­ских рабочих XIX-XX вв.). Особенностью этих построек является устройство площадок-переходов различной высоты разнообразного хо­зяйственного назначения, служивших в летиее время для спанья. Необ­ходимо отметить застройку с открытым двором. Открытый двор со вклю­чением в его ограду хозяйственных построек распространен в Сибири и составляет своеобразие сибирской застройки. В сибирских условиях не получила распространения северная однорядная связь, хотя большая часть старожильческого населения состоит из выходцев из северных обла­стей России, где этот тип застройки является основным.

Основным типом жилья у русских крестьян в Сибири служила сруб- ная изба на подклети, т. е. с подпольем. Рубка сруба производилась «в зауголок» (старое русское «вобло», «вчашку»), менее была распростра­нена рубка «в привал», аналогичная великорусской «в крюк»; применялась также техника рубки «в лапу» - без зауголков (преимущественно при возведении хозяйственных построек).

Имеются данные о наличии в Сибири мазанок с плетеным каркасом и саманных построек. Последние два вида изб являлись жилищем ново­селов, приехавших из южных областей России (в частности, из Курской, Витебской губерний). Простейшим видом жилого дома являлась изба- четырехстенка (которая местами называется «одноколок»), без сеней. Изба-четырехстенка (с двухскатной крышей) с сенями в некоторых ме­стах называется «ординарна» или «круглая».

В сенях перегородкой выделяется чулан , кладовка (казна, казенка). Трехчленное деление жилища (изба-сени-клеть), столь типичное для старых изб России, не получило в Сибири широкого распространения. Зато расширение площади дома достигалось здесь соединением двух срубов или устройством сложных срубов.

Связь двух срубов изб посредством сеней к началу XX в. вытесняется постройкой изб пятистенком и шестистенком. Пятистенок - дом, со­стоящий из удлиненного сруба, разделенного пополам пятой капитальной стеной на две половины: избу и горницу. Наиболее сложной постройкой является так называемая крестовая связь, или дома-крестовики, строив­шиеся наиболее богатыми. Крестовик - соединение двух пятистенков. Он покрывался четырех скатной крышей. Более старые крестовики соеди­нялись посредством коридора. Позднин вид шестистенков представлял большой сруб, разделенный крестообразно двумя капитальными стенами на четыре помещения. Эти четыре части дома включали обычно две избы и две горницы с коридором, сепями и кладовой. Сибирские дома покрыва­лись преимущественно деревянной крышей из теса или дранки. Двух­скатная крыша (на старинных избах и хозяйственных постройках) по­коилась на «самцах» - бревнах, имела «курицы», поддерживающие «потоки» (водостоки), и охлупеиь - на коньке крыши. Давно уже применялась стропильная конструкция крыши.

Для украшения старинных изб концы охлуппей скульптурно обраба­тывались в виде птицы или конской головы (как па севере России); повалы верхних бревен, выступающих по фасаду, также получали художе­ственную форму. Причелины украшались на концах прорезью. Наличники окон украшались простой, но выразительной резьбой преимущественно геометрического характера; встречаются на старых наличниках мотивы полукруга или круга, разделенного радиусами (характерны и для старых изб центральной полосы). Дома, особенно в пригородных селениях и в го­родах, обильно украшались пропиловкой. Довольно значительное распро­странение получила раскраска (в 3-4 цвета); расписывались главным образом наличники и ставни окон. Резьбой украшали ворота, крыльцо. Старинные крыльца на столбах с длинной лестницей, крытые односкатной или двухскатной крышей сохранили сходство с крыльцами северных рус­ских изб. Встречались также крыльца глухие, прирубленные, с закрытой лестницей. Устраивались балконы и террасы.

Постройки XIX-начала XX в. отражали процесс классового рас­слоения в сибирской деревне. Двухэтажная связь, крестовик были нреиму щественно у наиболее зажиточных и только частью у средних слоев кре­стьянства; у последних были распространены пятистенки; более бедные имели обычно четырехстенную избу (одноколок или круглая). Некото­рые группы крестьян из новоселов в течение первых трех-пяти лет жизни на новом месте нередко жили в землянках, полуземлянках или мазанках.

На Крайнем Севере беднейшее население иногда ставило только юрту (балаган якутского тина), а не срубную избу. Резкая разница в жилище различных классовых групп проявлялась и в размерах двора-усадьбы, в количестве и составе хозяйственных построек на ней, во внутреннем убранстве жилья и устройстве его отдельных частей. Так, папример, при распространении у наиболее зажиточных стекла для оконных рам во второй половине XIX в. беднейшие жители (особенно в тундре) не большие оконца своих жилищ затягивали пузырем животного, а иногда вставляли в них льдины.

Своеобразие сибирских домов подчеркивалось количеством и располо­жением окон. Здесь нередко в фасаде имелось только 2 (иногда располо­женные несимметрично) или даже 1 окно, в пятистенке - 3-4 окна, в то время как в селениях европейской части окон было, как правило, 3, а в пятистенке - 5-6 (по фасаду, не считая боковых окон), распола­гающихся симметрично.

По планировке русская сибирская изба приближается к северно­великорусской избе (с печью в одном из углов у двери, устьем повернутой к окнам, идущим по фасаду). Между печыо и стеной образуется запечье для хозяйственных надобностей; раньше когда-то здесь помещался вход в подполье. По диагонали от печи располагался передний угол, где нахо­дилась божница. При входе в избу помещались полати - дощатый настил для спанья, у печи иногда устраивался голбец - деревянная лежанка. Русская печь делалась из кирпича на деревянном опечке, иногда она была глинобитной. Дополнительно ставили печи-голландки, обогреваю­щие также и горницу - более парадную половину дома. В боковой части русской печи, на шестке, нередко устраивалось особое место для камелька, служившего раньше и для освещения избы. Русские печи, распростра­нившиеся повсеместно, вошли и в быт местных народов Сибири, еще в дореволюционный период начавших переход к оседлости (буряты, якуты и др.). Русская печь отсутствовала лишь в немногих местах тундры, где жили русские: из-за дороговизны постройки печи имели здесь лишь представители духовенства, купцы, а крестьяне отапливали свои избы чувалом - примитивным камином якутского типа.

По своей внутренней отделке сибирские избы также имели особенно­сти. Стены и другие части избы оставались не крашенными бревенчатыми или дощатыми; в конце XIX в. распространяется обычай окрашивания.внутренних частей избы масляной краской разных цветов; окрашивали опечек, лавки, полати, «кутные заборки» - перегородки и пр. Наиболее богатые красили, кроме того, пол и потолок. Штукатурка и побелка стен и потолка начали распространяться в начале XX в. Отличительную особенность сибирских изб составляет роспись масляной краской по шту­катурке или дереву. Мотивами росписи являются частично геометриче­ские узоры - изображение круга, колеса (например у семейских в За- байкалье), но главным образом разнообразные растения, цветы, иногда птицы. Роспись выполняется в несколько цветов, иногда бывает очень яркой. Кроме традиционной растительной орнаментики, в росписи встре­чаются бытовые и даже исторические сюжеты: сцены охоты, эпизоды из похода Ермака и др.

Обстановка избы и горницы была различной. В избе-кухпе устраива­лись иногда неподвижные лавки, полки для хозяйственных надобностей - грядки и полавошники,1 имелась и подвижная самодельная или по­купная мебель. Стол ставили в переднем углу или же у простенка между окон у передней стены. Обычай ставить стол в переднем углу был типичен для большей части русских областей, второй способ характерен для архангельско-вологодского севера. В избе можно было встретить шкаф и иногда кровать. Меблировка и убранство горницы (чистой половины, летней избы) более приближалась к обстановке городского дома. Здесь стояла подвижная мебель, иногда с резными украшениями и окрашенная масляной краской, было много цветов, на окнах висели занавески. Видное место в горнице занимала кровать, обычно местной работы, с горой по­душек в цветных наволочках и стеганым одеялом. Иногда перегород­ками выделялись особые помещения, так называемые спальни, чаевушка, зало. Содержались дома сибиряков в большой чистоте, полы часто мыли и сплошь застилали ткаными половиками. Своеобразие убранства составляли ворсовые тюменские ковры и сундуки. Стены украшались фотогра­фиями, иногда картинами.

Первоначальные переселенцы в Сибирь освещали жилье при помощи камелька (на шестке) или жировика (плошкой, сальником) - глиняной или металлической посудиной с растопленным салом, с тряпочным фити­лем. Лучина - старый способ освещения русских крестьянских изб - в Сибири не получила распространения. В конце XIX-начале XX в. были в сибирской деревне и керосиновые лампы, но в отдаленных райо­нах (в связи с трудностями транспортировки) керосиновые лампы приме­нялись сравнительно редко, чаще употреблялись свечи из воска или сала, изготовлявшиеся домашним способом.

Русское народное зодчество оказало большое влияние на развитие строительства у народов Сибири. Переходившие к оседлости группы си­бирского населения создавали селения по русскому образцу с улицами и домами или юртами. У якутов уже в середине прошлого столетия наряду с юртой и урасой стали появляться избы русского типа. С переходом к срубному жилищу стали строить русскую печь (некоторые группы хан­тов, манси, эвенков, северных алтайцев и др.)* В домах, а иногда и в юр­тах, появлялась такая же обстановка, как у русских крестьян, а у более зажиточных - и городская обстановка. В окна вместо прежних бычьих пузырей и льда стали вставлять стекла. Беднота, не имевшая возмож­ности приобретать дорогостоящее стекло, использовала осколки раз­битых стекол, оправляя их берестой. Срубная изба с деревянным полом, окнами, русской печыо, побеленными стенами вытеснила первобытный шалаш или полуземлянку у значительной части алтайцев. Селения се­верных алтайцев приняли вид русских селений с их различными хозяй­ственными постройками: амбарами, банями, скотными дворами и т. п.

Буряты Балаганского и Иркутского уездоіз Иркутской губернии в XIX в. вместо войлочной юрты строили на зимниках избы с печами: в летниках жили еще в юртах, но для выпечки хлеба устраивали на от­крытом воздухе под навесом русскую печь.

Большое культурное значение имела русская баня и навыки регуляр­ного мытья, проникавшие в быт местного населения.

Усвоение плотничного и столярного дела представляло большое про­грессивное явление для тех народов, которые не владели ими или же у которых они были слабо развиты. Наряду с примитивными орудиями обработки - ножом, топором и др. - якуты, буряты и другие народы усваивают рубанок, циркуль, отвес, угольник и т. п., давшие возмож­ность применения более сложной техники.

Архитектурный замысел и геометрия крышного свеса

Современный стиль и современная трактовка классических стилей – вызывает сегодня живой интерес. Смело работать с формами позволяют новые технологии, а избавиться от крышных свесов помогает аналитическое мышление проектировщиков (описание в п.3)

К качестве примера приведем , в котором одна деталь определяет современное звучание силуэта дома. Это, конечно, заслуга скрытой водосточной системы и крыши без свесов.

И, в 2017 г. мы выполнили еще один проект дома-сарая, вдохновением которому был проект выше. Несмотря на те же предпочтения в облицовке фасадов (тонированный деревянный планкен и фальцевое покрытие крыши), организация общей формы дома, планировочных решений и открытых пространств входной группы, террас – очень разнообразны .

Здесь о возможных вариантах с точки зрения формы крышного свеса.

Условимся, что минимальный свес крыши определяется комплексным архитектурным решением – углом ската крыши, материала кровли, облицовочного материала фасада (прежде всего его гидрофобность), правильном использовании всех “мелочей” крыши (капельники, мембраны). Если в архитектурном решении все факторы подобраны правильно, то минимальным свесом крыши можно считать свес водосточного желоба.

Пример узла:

Интересно, что приведенный пример кажется многим рисковым, а в то же время инженеры уже разработали, применили и испытали подобные решения , выглядит он так:

Если же вернуться к традиционным водосточным желобам, то для имитации крыши без свесов можно замаскировать выступающий желоб декоративным элементом. Декоративный элемент может быть и в современном стиле, для примера – классический карниз:

Задача усложняется, если архитектурный замысел предполагает переход кровельного покрытия на стену. Эффектное и простое решение для стран (местностей) с мягким климатом и им активно пользуются в традиционной застройке, . Для средней полосы России, такое решение не вполне приемлемо из-за образования сосулек в точке изгиба крыши. Этот вариант можно использовать, предусмотрев в проекте электрообогрев края крыши.

Здесь же надо отметить, что указанный разрыв кровельного материала на изгибе необходимая мера по двум причинам:

– для мансардной совмещенной крыши необходимо предусмотреть вентиляцию утеплителя (это вообще, самое главное условие для функционирования и долговечности такой крыши). Для вентиляции с вою очередь должен быть обеспечен забор воздуха с улицы, а для этого необходим разрыв

– характер используемого материала кровли. Такие материалы, как металлочерепица, фальцевая кровляиз-за рельефа поверхности или ребер (замков) не может быть согнута просто технологически. Кровля из штучной керамической или цементно- песчаной черепицы как правило не имеет таких доборных угловых элементов (угловых переходников 30, 45 или 60 градусов). Единственный тип материала, который может изогнуться – это битумная черепица, такой вид можно заложить, если по каким-то причинам нет необходимости в обеспечении вентиляционного зазора.

Задачу перехода кровельного материала из плоскости крыши в плоскость стены можно решить, объединив несколько технических решений, например, фальцевая кровля с вентзазором и скрытая водосточная система.

Это решение наиболее чистое с точки зрения архитектурного замысла и технологии мансардной крыши, декоративный карниз показан условно:

Важно, что каждое решение зависит от целого ряда факторов и не может быть использовано как четкая рекомендация к действию. Также важно понимать, что архитектор не только придумывает привлекательную картинку, а и должен обеспечить грамотное техническое решение. И техническое решение превосходит по важности визуальное, так как в проектировании красота не требует жертв и не обрекает дом на недолговечность.

Желаю разумных и эффектных архитектурных решений и .

С уважением,

Катерина Пономарева