Рассеянный склероз Головокружение является ведущим симптомом рассеянного склероза приблизительно у 10 % больных; почти в 1/3 случаев этот симптом возникает на протяжении заболевания. Рассеянный склероз - ремиттирующее заболевание нервной системы, обусловленное

Рассеянный склероз При дебюте и обострениях болезни назначают глюкокортикостероидные гормоны или кортикотропин (АКТГ). Суточные дозы и длительность цикла определяются конкретной ситуацией. В хронической стадии болезни решающую роль играют массаж, лечебная

Направленный ответвитель Направленный ответвитель – прибор, состоящий из двух отрезков радиоволноводов.В устройстве часть энергии электромагнитной волны, которая распространялась в основном радиоволноводе, благодаря элементам связи ответвляется во вспомогательный

dissemenatus, a, um – рассеянный Примерное произношение: диссеменАтус.Z: Был человек РАССЕЯННЫЙ, А, может, и поболе. И семена рассеял он На пол, а не на поле. САДИСЬ и собирай Все СЕМЕНА ТУТ! И впредь не будь Такой

Очень часто фотографы, которые пытаются освоить студийную съемку или даже просто разобраться с тем, самостоятельно изучая , сталкиваются с трудностью определения таких понятий как «жесткий» или «мягкий» свет. Вроде и из контекста понятно, чем одно отличается от второго, а наглядности нет, потому что у человека небольшой опыт работы с освещением.

А ведь жесткий и мягкий свет - условное обозначение. Конечно, есть и четкое понимание - вот этот свет жесткий, а вот этот мягкий. Но есть и так называемые промежуточные стадии мягкости света, которые кто-то может отнести к мягкому освещению, а кто-то посчитать жестким светом. Именно поэтому «мягкость» и «жесткость» - лишь плавность границы перехода света и тени.

Существует простой способ проверить какое у вас освещение. Этот метод хорошо работает как в студии, так и при естественном свете на открытом воздухе. Для определения не требуется даже какого-то специального оборудования. Достаточно рук и непосредственно источника света.

Держите левую руку перед собой ладонью вверх. Палец правой руки расположите в нескольких сантиметрах от ладони и таким образом, чтобы источник света находился примерно в таком положении, как вы собираетесь снимать. Теперь смотрите на тени, которые отбрасывает палец на ладонь. Наглядно и очевидно - чем жестче свет, тем тень от пальца будет более резкой и наоборот. Вы также можете обратить внимание на то, как изменяются (расплываются или наоборот концентрируются) тени, когда вы становитесь ближе к источнику света или отходите дальше от него.

После того, как несколько раз проверить подобным способом, какой вокруг свет, уже можно будет ориентироваться без особых усилий и даже со временем научиться хорошо видеть сколько источников света было использовано фотографом в той или иной ситуации.

Через полуоткрытую дверь кабинета доносилось аргентинское танго, иногда перебиваемое звуками автомобильных клаксонов, доносящихся с улиц Буэнос-Айреса, радостными детскими криками, быстрым и громким разговором прохожих. Вечерело, люди торопились домой, или в гости, может быть, в концерт…Витрины магазинов озарились яркими лампами, над входами в рестораны зажглись неоновые названия. Начало обычного вечера большого города.
В кабинете, на резном письменном столе, стояла зажжённая лампа, наполняющая комнату мягким рассеянным светом…

………………………………………..Мягкий рассеянный свет…………………………………..

Солнце вставало над землёй Рейнланд-Пфальц. Вот оно осветило ещё дремлющие еловые леса Пфальцер-Вальда, запели птицы, поздравляя друг друга с новым чудесным днём, белки вылезали из своих домиков-дупел. Бельчата начинали носиться по спирали, стараясь поймать дружка за хвост, а белки в возрасте, степенно спускались на усыпанную иглой землю, в поисках упавших шишек и грибов. Солнце, вдоволь посмеявшись над лесными жителями, пустилось дальше в путь, и пронзило своими лучами воды седого Рейна. Из глубин реки, навстречу светилу поднимались тысячи рыб, и через некоторое время стало казаться, что великий Рейн отливает серебром. И это серебро играло, выскакивая из реки в воздух, с плеском входило в бегущие волны, а брызги воды казались драгоценными камнями из пещер гор Айфель.

Солнечные лучи наконец-то оторвались от водной глади, пробежав по ступенькам набережной за собором Святых Мартина и Штефана, ворвались на улицы и площади города Майнц, который сразу засиял чисто вымытыми стёклами окон жилых домов, витринами магазинов и витражами собора. Великолепный Майнц, известный, как Могонтиакум во времена Римской империи, с римской базиликой, домом первопечатника Гуттенберга и Кафедральным собором, соперничающим, по воздействию на всех его видевших, с Кёльнским. Город многовековой культуры, тишины и спокойствия, нарушаемого только криком чаек и гудками пароходов, доносящихся с Рейна.

Но светило не остановилось на этом. Оно пыталось проникнуть в квартиры через задвинутые шторы и опущенные жалюзи, чтобы, разбудив жильцов, услышать их восторженные слова о своём могуществе и красоте. И вот, найдя маленькую щёлку между закрытыми занавесями на одном окне третьего этажа старинного здания, оно осторожно проникло в комнату, где на деревянной кровати спала маленькая девочка, обнимая плюшевого медвежонка с потёртым кожаным носом. Каштановые пряди волос разметались по подушке, густые чёрные ресницы обрамляли плотно закрытые глаза. Солнечные лучи стали бегать по лицу спящей девочки и, приподняв одну ресничку за другой, разбудили её.

Девочка сморщила носик и протёрла глаза кулачками, открыла и радостно рассмеялась, увидев, как светятся занавеси в лучах утреннего солнца, как золотятся редкие пылинки в воздухе. Она выбралась из-под одеяла и босиком подбежала к окну. Отдёрнула портьеры, и в её лицо хлынул поток яркого света. Девочка на мгновение зажмурила тёмно-зелёные глаза, но потом распахнула навстречу этому свету, и посмотрела в окно. И она снова засмеялась весёлым детским смехом, каким смеются, развернув цветную бумагу на так ожидаемом подарке. Но этот день и был подарком для девочки! Нет! Ему предстояло стать пиршеством! Яркий выходной день, который она проведёт вместе с родителями, гуляя по улицам Майнца, его площадям, скверам и парку! Гулять! Но сначала надо разбудить этих «лежебок»! И она побежала в родительскую спальню.

Девочка приоткрыла дверь и посмотрела в щёлку. Её родители во сне посапывали носами, а папа даже слегка похрапывал, и его пшеничные усы приподнимались в такт дыханию. Тихо, на цыпочках войдя в комнату, стала подкрадываться к постели, еле сдерживая смех и представляя, как сейчас, подражая часам на Кафедральном соборе, громко скажет: «Бэм-дзэммм! Бэм-дзэммм!», а её мама и папа от неожиданности вскочат, и потом весело засмеются тому, как их провели. Она подкралась совсем близко к родителям и только собралась «зазвенеть часами», как папа, ревя «тигром», схватил её за руку и втащил на постель. Девочка стала, смеясь вырываться из объятий усатого «хищника», но тот был сильнее и не выпускал её из «лап». «Мамочка, ну, пожалуйста, стань пантерой!» - закричала девочка. И мама стала «пантерой» - спасительницей, и после небольшой схватки с «тигром» освободила дочку. «Ещё! Ещё!» - требовала освобождённая из «плена», но мама сказала: «На сегодня хватит, Эстер. Надо накормить «тигра», позавтракать самим и пойти гулять, а потом мы пойдём в гости к тёте Фриде и дяде Соломону!». «Ураааа!» - закричала Эстер и, прыгая на одной ножке, поскакала умываться.

И через час, когда семья позавтракала, началось пиршество Эстер. Улицы Майнца встретили девочку и её родителей улыбками прохожих, дружескими пожатиями рук знакомых и приятелей, и полоской муки от руки весёлого пекаря на носу Эстер после посещения булочной. Папа и мама чинно под руку шли по направлению к Кафедральному собору, а шалунья бежала впереди, смеясь и танцуя в лучах солнца, доедая крендель, бросая крошки вездесущим воробьям.

Собор возвышался над Эстер, как старинный неприступный замок. И она стала, как делала уже много раз, представлять себя маленькой феечкой, которую заточил в этом замке грозный волшебник. Но, разве может зло удержать феечку? Нет, конечно, нет! Потому что, очень скоро, прилетит огромный добрый дракон, в котором воплощён дух храброго рыцаря. Дракон, сверкая волшебной чешуёй, облетит замок, рассматривая его своими янтарными глазами, в поисках феечки, а, найдя, издаст громкий рёв, который так испугает грозного волшебника, что он лопнет от страха! Так ему и надо! А феечка с драконом улетят в таинственный Шварцвальд, и будут там жить в хижине! И Эстер весело рассмеялась, рисуя в уме картину, как дракон будет залезать в хижину, не зная, что ему делать с хвостом!

Пиршество Эстер было продолжено в Старом городе с его полудеревянными домами, лебедями в искусственном озере, которых она кормила с руки, а прекрасные птицы подставляли шеи для ласки. Наконец, вся семья в весёлом настроении пришла в дом тёти Фриды и дяди Соломона. Как Эстер любила бывать в этой просторной светлой квартире, наискосок через улицу, от её дома. Стены были завешаны фотографиями родственников, серьёзными или улыбающимися, разных возрастов, но практически в одних и тех же позах – сидящими с книгами в руках; стоящими в задумчивости, опираясь на бюро; за семейным столом со свечами и чашечками с кофе. Больше всего Эстер нравился большой круглый портрет, на котором были запечатлены её прабабушка и молоденькая тётя Фрида. Прабабушка с седыми, как лунь волосами, добрым, всё понимающим взглядом, с большой камеей на строгом платье. И юная тётя Фрида – в матроске, очень красивая, но с тревожными глазами…Сейчас тётя Фрида пребывала в солидном возрасте, сохранив порывистость движений, лёгкость шага, ясность ума и необыкновенное чувство юмора. Встретила она своих родственников в тёмно-синих атласных брюках свободного кроя, и такой же куртке с воротником под горло. На куртке был вышит коричневыми нитями рисунок, изображающий уток в камышах и идущего китайца в соломенной шляпе по мостику через пруд. Мама Эстер говорила, что в тёте Фриде чувствуется «шик»!

Тётя Фрида открыла дверь и закричала: «Соли, посмотри, кто к нам пришёл! Оставь свои карты в покое! К нам пришла наша звёздочка! И её проголодавшиеся, как я надеюсь, родители!» «Я тоже проголодавшаяся!» - сказала Эстер. Все засмеялись и вошли в квартиру. Дверь из кабинета открылась, сначала появился живот, а потом и сам дядя Соломон, известнейший в городе преферансист. Пенсне было сдвинуто на самый кончик носа, глаза его лукаво улыбались. Приветственно махнув родителям Эстер рукой, он подхватил и подбросил девочку под потолок, поцеловал в щёчку, сказав шёпотом на ушко: «Никому не говори! Большой секрет! Фрида испекла к твоему приходу тейглах!» «Ура, ура!- закричала Эстер – будет тейглах! Но это большой секрет!» И с этим «секретом» все пошли в столовую.

Утомлённая долгой прогулкой по Майнцу, и сидением за столом со вкусностями, Эстер спала на кожаном диване, прикрытая пледом. Взрослые пили кофе и разговаривали о своих планах, о новых оперных постановках во Франкфурте, о светлом будущем Германии, которое обещал Адольф Гитлер. За окном стало темно, отец взял Эстер на руки, и после короткого прощания, перенёс её через улицу домой. Мама раздела девочку, и уложила спать. Родители несколько минут смотрели, как Эстер сопит, потом отец обнял маму за талию и они ушли в свою спальню.

Над Майнцем проносились облака, шли дожди, сменяемые то снегом, то солнцем. Летели дни, которые складывались в месяцы и годы. Но через три года включился огромный переключатель. Он со скрежетом стал поворачиваться вокруг оси и, пройдя мёртвую точку, щёлкнул. И Райский свет погас..

Нет, нет! Солнце так же, как и прежде вставало каждое погожее утро над Майнцем. Но разве солнечные лучи могут заменить счастье, душевное спокойствие, ощущение радости? Солнце усиливает человеческие восприятия, ночь приносит восторги любви, а дождь – успокоение. Пусть будет безлунная ночь, пусть в окна бьёт холодный ливень. Облака разойдутся, и выглянет красавица Луна, прекратится дождь, и в воздухе разольются ароматы цветов или упавшей осенней листвы…Тьма – беспроглядна, угрожающа и беспощадна.
Тьма уничтожает человека, отнимая душевные силы, лишая будущего, и, как трясина, затягивает в себя всё глубже, заливается в открытый в последнем крике рот, и высасывает последние крохи воздуха. Все, кто лишены повседневных радостей, счастливых моментов, любви и участия, обречены на медленное угасание. Дыхание живых людей начинает переходить в чейн-стоковское, но они это замечают в самый последний момент.

Две недели назад тьма стала затягивать в себя семью Эстер с неумолимостью палача, привязывающего жертву инквизиции к колесу. Маленькая Эстер, ещё чувствующая себя защищённой мамой и папой, получила утром второй сильнейший удар, который в одиночестве она бы не выдержала. Когда, проснувшись, Эстер вбежала в гостиную, чтобы поздороваться с родителями, он увидела, как мама пришивает на её пальто жёлтую шестиконечную звёздочку. «Мама, папа, я ваша звёздочка! Да?! Я – звёздочка! Я – звёздочка!!» - и она закружилась в каком-то, известном только ей, танце. Но её мама, обаятельная, ласковая, молодая женщина с персиковым цветом кожи, передавшая всю свою красоту дочери, уронила голову на руки и разрыдалась. Эстер остановилась, и подбежала к ней: «Мама, мама, почему ты плачешь?» Она посмотрела на папу, и с испугом увидела и на его глазах слёзы. И тут, Эстер заметила висящий на стуле его пиджак с такой же, как на её пальто, жёлтой шестиконечной звездой и чёрной надписью «JUDE». Радуясь утренней встрече с родителями, и ошеломлённая нашитой на пальто звезде, девочка не заметила это смертоносное обозначение. Эстер хотела жить в любви, быть защищённой родителями, и иметь детство, а не обозначение.

«Но, папочка, ты же не еврей, ты немец! Почему и тебе мама пришила звезду? Зачем?!» - Эстер стала кричать, страх всё сильнее вкрадывался в душу девочки. Отец подхватил Эстер на руки, прижал её к своей груди, и, смотря в глаза, хрипло сказал: «Да, Эстер, я немец…Да, немец! Но, я не предатель жены и дочери! К этим звёздам мы пришли рука об руку, с ними вместе и пойдём…». Отец хотел сказать ещё что-то, но его голос пресёкся, лицо побледнело, и он осел на диван. «Боже мой, дорогой, что с тобой?! – закричала мама – Эстер, это сердечный приступ! Намочи полотенце холодной водой и принеси быстрей! Дорогой, мы с тобой, мы все вместе…Ну же, ложись… Вот видишь Эстер уже принесла полотенце, давай положим его тебе на сердце, и тебе станет легче…».

Эстер с мамой сидела у дивана, и смотрела на спящего папу. Лицо его порозовело, приступ прошёл, но дыхание было неспокойным, он постанывал. Мама держала папу за руку, и гладила ему руку. Эстер смотрела на большую, и некогда сильную руку отца, и думала: «Сможет ли папа сдержать своё слово –Мы не дадим тебя обидеть!-, которое он дал ей всего месяц назад? Сможет ли?» И воспоминания о том ужасном дне нахлынули с новой силой -

В канун своего дня рождения Эстер легла позже обычного. Она долго не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, пытаясь отгадать, что ей подарят родители, какие шутки покажут тётя Фрида и дядя Соломон, какой торт приготовит кондитер Хельмут, их сосед по дому. Эстер встала, подхватила плюшевого мишку со стула, и забралась с ним под одеяло. Глаза девочки стали слипаться, она глубоко вздохнула и заснула…И Эстер приснился чудесный сон – она стоит у окна, за которым чистое, чистое звёздное небо…Светит огромная Луна, заливающая голубым цветом улицу, а сверху падает хрустальный дождь, и хрустальные капельки с мелодичным звоном ударяются о мостовую, подскакивают, сталкиваются друг с другом, и звенящий звук усиливается…А потом появляются гномы из пещер Айфеля, несущие в руках ярко горящие факелы. И свет отражается в тысячах хрусталиках и, кажется, что вся улица начинает гореть в волшебном пламени.

Когда тусклое ноябрьское утро разбудило Эстер, она долго лежала в постели, боясь разрушить радостное впечатление от сновидения, и. только, когда сквозь облака нерешительно пробрались солнечные лучи, встала и подбежала к окну. «Хрустальный дождик был на самом деле!» - радостно сказала Эстер и уже хотела бежать и сообщить об этом папе с мамой, как её сердце сжалось и начало биться очень быстро. И в нём возник незнакомый доселе страх.

Солнечные лучи отражались от огромного количества битого оконного стекла, завалившего улицу. Окна домов зияли чёрными провалами, как беззубые рты, ощеренные в страшном крике. Одно из зданий выгорело полностью, и пожар покрыл копотью соседние фасады. Эстер перевела взгляд на дом тёти Фриды и дяди Соломона и, то, что она увидела, заставило её отшатнуться от окна. На мостовой лежала тётя Фрида. Под её головой расплылась тёмная лужа, поза напоминала выброшенную на свалку никому ненужную тряпичную куклу, так неестественно была повёрнута голова, а в трёх шагах от тела тёти Фриды, прислонившись к стене, сидел дядя Соломон. Голова его свесилась на грудь, руки висели вдоль тела, которое было обмотано какой-то тканью. Эстер вгляделась и поняла, что за ткань была намотана на дядю Соломона. Это был свиток Торы.

Испуганная увиденным, Эстер уже хотела побежать к родителям, как открылась дверь, и они вошли в её комнату. Лицо мамы было белым, как бумага, а глаза покраснели от слёз. Папа присел на корточки перед Эстер, поглаживая её руку, сказал: «Пока мы вместе, дочка, ничего не бойся…Мы не дадим тебя обидеть…Не дадим…» Голос папы стал глухим, он поцеловал Эстер в лоб, и вышел из комнаты. А мама с Эстер сели на кровать, обнялись и долго сидели, слушая, как на улице городские рабочие убирают стекло, и грузят его на машины.

Эстер очнулась от воспоминаний, услышав мамин голос. Она разговаривала с папой, который полулежал на диване, в смущении от своей неожиданной слабости. «Дорогой, если ты завтра будешь себя чувствовать лучше, мы все вместе пойдём в парк. Эстер надо гулять, свежий воздух укрепляет здоровье и способствует развитию способностей у ребёнка. Кроме того…Мы не можем показывать свой страх, или слабость…Мы готовы ко всему. Дорогой, как ты считаешь?» - мама пыталась говорить бодрым голосом, но Эстер почувствовала в последнем вопросе неуверенность. Отец внимательно посмотрел на любимую жену, на Эстер, и ответил: «Мы готовы ко всему…А мы готовы к тому, что в нас будут плевать?!»

В этот вечер Эстер легла спать вместе с родителями. Она долго не могла заснуть, но потом её веки смежились, дыхание успокоилось, она заснула и увидела сон:

Эстер сидела у окна замка и смотрела в ночное небо…Звёзды сияли ярким холодным светом, мерцали, перемигиваясь друг с другом. Эстер всматривалась в необыкновенную красивейшую небесную глубину, но не далёкие светила интересовали её в эту минуту. Там, высоко-высоко, далеко-далеко, летел сверкающий чешуёй дракон, с янтарными глазами…Дракон спешил на помощь Эстер, ведь она была феечкой, запертой злым презлым магом в этом огромном страшном замке. И вот дракон появился во всей своей красе, он подлетал всё ближе и ближе. Сейчас он спасёт её! Дракон, я здесь! И вдруг, глаза дракона стали тусклыми, равнодушными…Он сделал круг над замком и стал подниматься всё выше…выше…обратно в свой далёкий звёздный дом…Дракон! Дракон! Почему ты бросил меня одну в этом страшном месте?! Эстер помчалась вниз по огромной мраморной лестнице, и, пробегая мимо хрустального зеркала, увидела своё отражение. Она стояла одетая в голубое, воздушное платье и голубые туфельки. Волосы блестели в свете факелов, изумрудного цвета глаза были удивлённо распахнуты, а сапфировый браслетик, подарок тёти Фриды, подчёркивал персиковый цвет кожи на ручке. Почему же улетел дракон? И в это мгновение на груди Эстер заблестела жёлтая звезда с чёрной надписью «JUDE» -

Эстер проснулась в слезах. Она поняла, почему улетел дракон. Дракон спешил на помощь феечке, но разве она может быть «JUDE»? И дракон никого не увидел…И Эстер отчётливо поняла, что она больше никогда не будет феечкой…Что дракон улетел навсегда. И что теперь она навсегда – «JUDE». Детство закончилось.

Холодный ветер гнал по улицам Майнца палую листву, заставлял прохожих поднимать воротники пальто и курток, дождевая вода крупными каплями скатывалась из бронзовых глазниц Гуттенберга, напоминая слёзы. Но, может быть, это действительно были слёзы по тысячам и тысячам полыхавшим книгам в кострах безумцев? А Тьма всё более сгущалась над этим городом, принимая всё новые и новые грубые формы существования Эстер и её родителей.

Через три года опять заскрежетал огромный переключатель. Раздался жуткий звук щелчка, и Тьма озарилась багровыми языками чудовищного пламени. От этого огня не стало светлее, и этот огонь не давал тепла. А Тьма всё более сгущалась, смертельным холодом повеяло из неё. И это пламя, и смертельный холод, были предвестниками поднимающегося из глубин Тьмы Ада.

Ветер раскачивал тело мальчика, висящего в петле виселицы, установленной на плацу. Голова неестественно склонилась на плечо, лицо посинело, а язык высунулся наружу. Его аккуратно перебинтованные на запястьях руки безвольно свисали вдоль измученного тела. Несколько секунд назад мальчик боролся за свою жизнь, исполняя на виселице жуткий танец, как бы говоря: «Вчера мне не дали умереть, как я хотел, а сегодня я не хочу умирать, как хотите вы. Я – человек». Он продолжал бороться со смертью, пока удивлённый его стремлением жить эсэсман, не нажал на его плечи огромными ладонями. Раздался хруст позвонков, и жизнь ребёнка оборвалась. Мужчина в белом халате, накинутом поверх формы SS, посмотрел ему в лицо, и махнул рукой. Показательная экзекуция закончилась. По команде надзирателей дети, стоящие шеренгой развернулись, и колонной направились к баракам. Деревянные сабо, как зловещий метроном, выстукивали шаги, ритм которых всё время сбивался, и конвоиры реагировали на это злыми короткими командами, от звука которых дети съёживались в ожидании удара прикладом карабина, или хлыста. Ротвейлеры начинали рваться с поводков со свирепым лаем, и солдаты со смехом пугали детей, отпуская поводки так, что огромные псы могли дотянуться и рвануть мощными клыками ребёнка.

Эстер шла в колонне и плакала. Плакала молча, сдерживая себя, чтобы не разрыдаться навзрыд, как в скотном вагоне, когда её, папу и маму везли в никуда. Когда её папа, её любимый папа, как ни старался, не смог оградить свою дочку от ужасов смерти, от звуков мясницких крюков, пробивающих плоть умерших от истощения, и сердечных приступов людей, чтобы подтащить их к краю вагона и сбросить на железнодорожную насыпь, когда её любимый папа, прижал её к своему пальто, чтобы она не увидела, как молодой мужчина задушил своих двух детишек, жену, и повесился на «забытом» крюке, вбитом в стенку вагона. Когда папа вдруг захрипел, его лицо сначала покраснело, потом посинело, он упал на загаженный пол и стал биться об него руками и ногами, а потом вытянулся и затих. Эстер вспомнила, как она закричала: «Папа, встань! Папочка тут грязно! Мама, сделай что-нибудь! Что с папой?», и услышала в ответ: «Твой отец умер, девочка.» И в слабом свете, падающем из продуха под самым потолком, Эстер увидела седую, старую женщину с отсутствующим взглядом и застывшим лицом…И тогда Эстер обнял старый раввин, и стал читать молитву…и она плакала и не могла остановиться, а мама равнодушно стояла и смотрела. Куда она смотрела, и что она видела, Эстер никогда не узнала…

«Почему я плачу, а другие дети не плачут? – думала Эстер, глядя в опустошённые глаза своих соседей по бараку – Может быть, потому что меня лучше кормят? Когда вечером, дядя Гюнтер принесёт булку и молоко, я откажусь!» Приняв это решение, Эстер почувствовала себя лучше, слёзы высохли…Вечером пришёл дядя Гюнтер, как называла Эстер мужчину в белом халате, присутствовающего на экзекуции, и принёс хлеб и кружку молока. Вызвал её из барака, и стал ждать, равнодушно смотря на девочку. «Я не буду есть!» - заявила Эстер. стараясь поймать взгляд эсэсовца. Сказанное Эстер не сразу дошло до его понимания, а когда он понял, то лицо исказилось гримасой ненависти. Рука в сильной хватке нажала на плечо Эстер. «Жри, дрянь, что дают!» - голос Гюнтера не предвещал ничего хорошего. Она вскрикнула от боли, и Гюнтер, в странном испуге, отдёрнул руку. Он отвернул полосатую, с жёлтой звездой, куртку Эстер, и удостоверился, что синяков не осталось. «Ты была сегодня на плацу. Ты видела, как умер мальчишка. Ты хочешь в петлю?» - уже спокойно спросил эсэсовец. Эстер замотала головой, понимая, что её решимость испаряется. Она взяла еду, и стала есть, мешая хлеб и молоко со слезами. Когда Эстер проглотила последний кусок хлеба, Гюнтер забрал пустую кружку и сказал: «Я скажу тёте Эльзе, что ты послушна. Она будет довольна тобой. Иди спать»

--
Эстер легла, и попыталась уснуть. За эти четыре с небольшим месяца жизни в концлагере она уже привыкла к ночным стонам, всхлипываниям, плачу детей в бараке. Эстер посмотрела на соседние нары, где ещё два дня назад лежала девочка из Австрии, с которой она очень хотела подружиться. Когда Эстер сказала ей об этом, девочка посмотрела на неё печальными глазами и ответила, что дружить они не могут. «Но, почему?! – волнуясь, спросила Эстер – Я тебе не нравлюсь? Мы лежим рядом. Сколько можно друг другу рассказать!» «Сколько можно рассказать… - повторила соседка Эстер по нарам – Эстер, Эстер…мы ничего не сможем рассказать…Я скоро умру» И с этими словами девочка отвернулась лицом к стене и замолчала. А вчера она не вернулась из больничного здания, и не вернулись почти все дети, которых туда увели, как не вернулись за это время уже многие.

Эстер вспомнила, как состав, в котором так долго везли евреев из Майнца, прибыл на станцию. Всё повторилось: команды, лай собак. Но здесь их всех заставили выйти из вагонов. Она старалась быть ближе к маме, взять её за руку, но та оттолкнула дочку, лицо её было пугающе чужим. Между рядами людей, построенных вдоль уже закрытых вагонов, ходили эсэсовцы, и выдёргивали из них мужчин, женщин и детей. Когда сортировка была закончена, раздались команды, и девочка увидела, как её мама непривычно засеменила, прижав руки, стиснутые в кулачки, к груди. Сквозь слёзы Эстер следила, как колонну, в которой бежала мама, уводили всё дальше и дальше, пока она не скрылась за воротами. «Куда их повели? Зачем нас всех разлучили? Почему других детей оставили с родителями?» - она задала эти вопросы молодой женщине, стоявшей рядом с ней. Та недоумённо посмотрела на Эстер: «Ты разве не слышала? Их повели в душевые на санобработку. А почему без нас, без тебя…Я не знаю…»

Забрезжило очередное безрадостное утро, каких уже было очень много. Эстер сбилась со счёта, понимая его бесполезность. На какие-то минуты через маленькое окошко барака в него заглянула солнце. Лучи мягкого рассеянного света осветили мрачное нутро страшного приюта Эстер. Осветили, и исчезли, как будто испугались того, что им пришлось увидеть в очередной раз.

Двери в барак распахнулись, двое мужчин в полосатых лагерных робах с жёлтыми шестиконечными звёздами на груди внесли котёл с варёной брюквой и куски заплесневелого хлеба. Вставшие с нар дети выстроились в очередь за тем, что с большим трудом можно было назвать едой. Эстер не подошла к ним. Она должна ждать Гюнтера.

Когда Эстер доела хлеб, запивая его молоком, детей уже увели. Девочка сидела на нарах в полном одиночестве в мёртвой тишине барака.«Почему меня лучше кормят, почему мне не сделали татуировку с номером на руке, где мама?» - вопросы возникали в её голове непрерывной и такой привычной чередой. Ответов Эстер не получала, а спрашивать было некого. Единственное, что стало скрашивать серые тягучие дни, это появление тёти Эльзы.

Тётя Эльза -это имя Эстер услышала от Гюнтера сразу, как только он выделил её из множества испуганных до смерти детей, стоящих в очереди на татуировку. Цепкий взгляд высокого мужчины с бледным лицом, серыми недобрыми внимательными глазами и острым носом заставил Эстер съёжиться. Озноб пробежал по телу девочки. Она протянула левую руку эсэсовцу, сидящему за столом, на котором были разложены иглы, и стояла чашка с синей краской, но Гюнтер положил свой большую руку тому на плечо, и что-то шепнул на ухо. Эсэсовец вскользь посмотрел на Эстер, и понимающе кивнул головой.

Гюнтер вытолкнул Эстер из барака и, глядя поверх головы девочки, объяснил, что ей повезло. Повезло так, как другим может только присниться. Эстер заинтересовала тётю Эльзу – очень хорошего врача и добрую женщину, но, в свою очередь, Эстер должна быть послушной девочкой и выполнять все её предписания. Сама тётя Эльза вернётся в лагерь после отдыха недели через две, а Эстер должна всё это время хорошо есть, и слушаться его – Гюнтера.

Ни через две недели, ни через три месяца тётя Эльза не приехала. Но неделю назад, когда Эстер в уже привычном одиночестве сидела в бараке, пытаясь не вспоминать яркие, наполненные счастьем и любовью, дни своего детства… Отгоняя от себя мысли о лебедях на пруду в Майнце, добрых и сильных руках папы, радостном смехе мамы и таком вкусном тейглахе тёти Фриды, как дверь распахнулась, и в барак буквально ворвалась молодая, стройная шатенка в белом халате.

«Где моя Эстер?! Где моя девочка?! – весело закричала женщина – Ты Эстер?!» Она лёгким шагом подошла к девочке, которая вскочила с нар, при её появлении, схватила за руку и завертела Эстер. «Замечательно! Просто замечательно! – продолжала громко говорить тётя Эльза, как это поняла Эстер – Гюнтер молодец! Ты знаешь, Эстер…Нет, я буду звать тебя Персиком! Тебе нравились персики? Гюнтер доволен тобой! Правда, был один случай, когда ты решила не слушаться его…Но ты больше не будешь ошибаться?! Я права?!» Лицо женщины при этих словах стало строгим и Эстер поспешила согласиться. «Правильно, Персик! Я рада, что ты меня поняла! – сказала тётя Эльза – И раз так получилось, что мы сразу понравились друг другу, я разрешаю тебе сказать, что ты больше всего хочешь!» «Я хочу встретиться с мамой!» - не задумываясь ответила Эстер, с надеждой смотря в синие глаза женщины-врача.

«Встретиться с мамой…» - недоумённо повторила тётя Эльза, и, запрокинув голову, засмеялась. Её резкий смех, напоминающий крик ночной птицы, словно разорвал тишину барака. «Конечно, ты встретишься с мамой! Я даже могу пообещать тебе это, Персик!» - уверенно сказала женщина, улыбаясь при этих словах своим мыслям. Эстер поверила этой молодой симпатичной и такой доброй к ней женщине, и улыбнулась, чувствуя проблески надежды на что-то, напоминающее радость в прошлом.

С того дня время полетело быстрее, Гюнтер заходил за Эстер, и отводил девочку к тёте Эльзе, в её кабинет, в длинном одноэтажном корпусе, стоящем недалеко от барака. Здание было белого цвета, с двумя входами в него. Эстер входила в дверь в переднем фасаде больницы, о чём говорил красный крест на вывеске, а другие широкие двери, в которые вводили детей, находились в торце.

Тётя Эльза встречала девочку с неизменной улыбкой, угощала печеньем, а потом Гюнтер взвешивал её на весах, делал укол, от которого Эстер испытывала неприятные и болезненные ощущения, но терпела, помня своё обещание не делать ошибок. По указанию женщины-врача Эстер каждый день принимала душ, после которого её кожу обрабатывали какой-то жидкостью. И кожа Эстер становилась с каждым разом всё мягче, а её цвет стал приобретать более яркий персиковый оттенок. Тётя Эльза с каждым медосмотром становилась всё веселее, шутила с Гюнтером, и ласково тормошила Эстер. И вчера Эстер воспользовалась весёлым настроением женщины, и спросила её: «Тётя Эльза, Вы мне обещали, что я встречусь с мамой…Когда это будет возможным?» Гюнтер бросил быстрый взгляд на врача, но та спокойно ответила: «Персик, я никогда никого не обманывала, даже таких, как ты…Ты встретишься с мамой в тот день, когда я сама зайду утром за тобой. Этот день будет нашим общим праздником. А теперь Гюнтер проводит тебя в барак. Мне надо подумать об этом праздничном дне».

Дверь в барак распахнулась, и Эстер увидела силуэт тёти Эльзы. «Она сегодня сама пришла за мной! Сегодня праздник, и я увижу маму!» - радостно подумала Эстер. Женщина сделал несколько шагов к девочке, и протянула ей руку. «Пойдём со мной, Персик, тебе пора встретиться с твоей мамой» - голос женщины-врача прозвучал глухо. Эстер подбежала к ней, схватила за протянутую руку: «Сегодня, да? Я сегодня встречусь с мамой?! Где же она, почему она не пришла с Вами, тётя Эльза?!» - рука женщины сжалась, и Эстер почувствовала боль, но девочка не обратила на это внимание. Она жаждала встречи, которая могла перевернуть всю её жизнь, вернуть счастье в сердце. Врач провела языком по губам, зрачки её расширились, глаза из синих стали почти чёрными: «Персик! Твоя мама ждёт тебя в больнице, пойдём же быстрее!» Она почти поволокла Эстер за собой из барака. Солнце ударило в глаза девочки, она зажмурила их, а открыв, увидела, как изменился в одно мгновение мир вокруг неё. Всё осталось на своих местах – вышки по периметру лагеря, дымящаяся труба крематория, покрашенные серой краской бараки. Но цвета стали ярче, приветливее, весеннее солнце грело сильнее, а в больнице её ждала мама… «Почему мама в больнице? – забеспокоилась Эстер – Она больна?» «Ну, что ты, Персик, твоя мама не может заболеть! – уверенно сказала тётя Эльза – Уже не может…» Эстер не уловила сарказма последних слов, да и смогла ли она сделать это?

Девочка и женщина-врач пошли рядом к больничному корпусу. Навстречу им шёл охранник с огромным ротвейлером на поводке. И когда ротвейлер проходил мимо Эстер, он вдруг присел на задние лапы, и, глядя на девочку, истошно завыл. Эсэсовец молча дёрнул за поводок, собака перестала выть, и пошла рядом с хозяином, оглядываясь на Эстер и врача.

Эстер стала испытывать беспокойство, причину которому не находила. Ведь всё складывалось удачно. Сейчас, через минуту она встретится с мамой. Но, почему так завыл пёс? Тётя Фрида сказала как-то, что собаки воют к смерти. Почему встреча в больнице, если мама не больна? Почему так нервничает тётя Эльза, сжимая её руку всё сильнее и сильнее? «Мне больно!» - не выдержала Эстер. «Тебе больно, Персик?! – странным глухим голосом спросила врач –Но, что ты знаешь о боли? О настоящей боли?! Пойдём, Персик! Сегодня у нас праздник!»

Они подошли к торцевому входу в больничное здание, тётя Эльза открыла дверь, и втолкнула Эстер внутрь. Эстер увидела длинный коридор, с выкрашенными в белый цвет стенами и такими же белыми дверями. Здесь царила стерильная чистота. Было необычайно тихо. И Эстер испугалась. Нет, она стала испытывать страх перед этим коридором, по которому ей предстояло идти. И вдруг девочка поняла, что здесь её мамы нет. Иначе бы она уже бежала навстречу, чтобы обнять её. «Здесь нет моей мамы…» - сказала Эстер. «Почему ты так решила?» - спросила её тётя Эльза. «Здесь нет мамы! Здесь нет моей мамы!!» - закричала Эстер. «Замолчи, мерзкая тварь!» – жёсткий голос и брошенные слова, которые никогда раньше не звучали, только ещё больше испугали девочку. «Я никуда не пойду! Я хочу обратно в барак! Здесь же нет мамы!» - Эстер стала вырывать руку, пытаясь освободиться и убежать, чтобы спрятаться в бараке. «Ты мне портишь праздник! Портишь праздник! Портишь праздник!» - и после каждой фразы на лицо Эстер стали обрушиваться тяжёлые удары, умело наносимые опытной рукой. Из носа и ушей Эстер пошла кровь, она стала терять сознание. Женщина подхватила её на руки и понесла в дальний конец коридора. Голова Эстер болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы, она видела только белый потолок этого страшного коридора, а потом всё исчезло…

«Гюнтер! Гюнтер, откройте дверь, она здесь! – закричала эсэсовка. Лицо её побледнело и подёргивалось, дыхание стало прерывистым. Тяжёлая, обитая войлоком, дверь распахнулась, и женщина передала Эстер в руки Гюнтера. «Наказать её, эту дрянь!» - закричала Эльза. Второй мужчина, одетый поверх белого халата в мясницкий передник вздрогнул, и отложил в сторону шприц с наркозом. Гюнтер раздел, не приходящую в сознание Эстер, и положил девочку на стол нержавеющей стали, отдалённо напоминающий операционный. Ярко вспыхнула хирургическая лампа, и дверь в коридор плотно закрылась.

В пустом коридоре воцарилась полная тишина… И она царила долго, казалось целую вечность. И вдруг, в этом стерильном коридоре, в этой полной тишине послышалось звучание колокольчика. Оно было тревожным, нерешительным, напоминая плач ребёнка. Но, тут же, зазвенело множество других колокольчиков…Их становилось всё больше и больше, и того, первого колокольчика уже не было слышно. А потом всё стихло. Что это было? Душа Эстер соединилась с душами многих детей, прошедших путь по этому коридору до неё? Или это были души всех умерщвлённых людей разными способами в разных местах? Ясно только одно – душа маленькой Эстер нашла своё успокоение.

В далёкой стране, в кабинете огромной квартиры, куда доносились с улицы звуки аргентинского танго, зажигалась и гасла настольная лампа. Старческая женская рука, то включала, то выключала её. Выцветшие от времени синие глаза женщины смотрели на лампу со странным, почти любовным чувством. Когда лампа вспыхивала, то комната освещалась мягким рассеянным светом. И этот тёплый свет давал абажур, выделанный из тончайшей кожи редкого персикового оттенка. Кожи Эстер.

Продолжаю изображать из себя Льва Николаевича стараться быть активным блогером. Сегодня хотелось бы рассказать о том, чего так не хватает, нашей темно-серо-свинцовой-депрессивной, не самой солнечной белорусской зимой. Поговорим об естественном солнечном свете, способах его использования, и главное, посмотрим на примерах, что получается в тех, или иных условиях съемки.

Нашел в Национальном музее неизвестный труд белорусского художника - "Маяк в солнечном Полесье". На нём автор попытался изобразить схему движения солнца в летний день.

Сразу попытаюсь выделить какие варианты света можно получить:

Жесткий, чаще всего фронтальный или боковой - когда солнце светит с соответствующего направления на модель. (чаще всего цифра 2)
-Контровой - солнце светит за моделью. От таких фото все кончают, если вы не знали:) (В любое время суток, но оптимально утром или вечером цифры 1 и 3)
-Мягкий рассеянный свет - солнце за облаками. (облака слева и справа от цифры 2)
-Мягкий рассеянный свет - объект съемки в тени от здания или дерева.

Наверное что-то еще, но писать буду про пункты изложенные выше:)

Самое лучшее время для съемки в летний день - вторая половина дня, примерно после 16-00. Это оптимально, но совсем не значит, что в другое время дня не могут получится шедевры хорошие кадры.

Мой самый любимый, ненаглядный, сладкий и божественный контровой свет :

А еще можно специально или не специально ловить зайчиков.

На фото контровой свет легко узнать по характерному ореолу вдоль контура, особенно хорошо он просматривается на волосах.

Контровой удобен тем, что позволяет получать равномерный свет на объекте, и, что самое главное - не слепить человека в процессе съемки(по-крайней мере не так сильно). Для такой съемки желательно наличие бленды.

Жесткий свет для меня как единорог в Атлантиде - использую крайне редко, не лежит душа, хоть ты тресни:)

Ему характерны: глубокие тени + контрастная, насыщенная картинка.

Зато можно получать интересные теневые рисунки:

Главный его недостаток - сильно слепит модель, поэтому, чаще всего, глаза открываем на три-четыре.

Мягкий рассеянный свет - солнце за облаками. Тут всё просто - в любое время дня солнце может уйти за облака. На всех летних свадебных съемках, прогулка, чаще всего, выпадает на самое неподходящее время - с 12 до 16 - солнце в зените, свет максимально жесткий и некомфортный. Все фотографы совершают обряд вызова облаков рады облакам в такое время:)

И, почти тоже самое, когда модель располагаем в тени:

Леру уже посмотрели 2 раза:)

Тень очень легко найти, стоит посмотреть на землю: в точке X - света больше, он более контрастный и насыщенный, в точке Y - уже тень - свет там гораздо мягче.

Во второй части постараюсь рассказать про использование отражателей и рассеивателей. Продолжение следует...

Хороший свет и умение его использовать - залог классных кадров и вот такого настроения: